А мне вот какую пестню жена показала.

Однажды я и кореш мой Серега,
Как водится, нахрюкались немного.
И чтобы смыть нахлынувшее горе,
Решили пару раз макнуться в море.
Ландшафт был непростительно суров,
И ветер дул... от наших берегов.


Подходим к морю: ширь да гладь вдали.
Серега взял в трусы родной земли,
Но голосу рассудочному внемля,
Он высыпал назад родную землю.
А ветер дул оборзевши совсем
В секунду метров восемь, а может и семь.

Плывем: я кролем, а Серега брассом.
Пинаем крабов, тискаем медуз.
И вдруг Серега тихо шепчет басом:
"Остался позади родной Союз".
А гады-контры с берега глядят
И нас с Серегой в плен забрать хотят.

А я кричу: "Ну нет, живым не сдамся!"
Серега тоже молча не остался,
Покрыл их в три креста и две дыры.
Они на нас направили стволы.
А ветер, сволочь, дул еще хлещей,
Серега сразу вспомнил... это... нихт ферштейн.

Но мы от них ушли по дну с песнями
(Да разве ж им сравниться, гадам, с нами)
Но тут возник сугубо личный спор,
Что это: Дарданеллы иль Босфор.
Серега встал стеною за Босфор,
Но тут пролился дождь с турецких гор.

На берег вышли, ба, город иностранный,
И день у них, как видно, нынче банный,
Все носят полотенца на башке.
"Стамбул", - прочел Серега на флажке.
Ну что ж, Стамбул - почти что как Тамбов,
Я был в нем, и Сереге он не нов.

Идем, глядим - не город, а восторг,
А на трусах ярлык "Казань-швейторг".
Вдруг пилит к нам мадама у парандже,
А нам неловко - вроде в неглиже.
Серега сразу: "Мэдхен, вроде, шен",
Но тут ее папаша подошел.

Он нам кричал обидные слова,
Но это мы не поняли сперва.
Когда до нас дошло, что смысл суров,
Серега дал ему промеж рогов.
Вокруг толпа изволила расти,
А я стоял, считал до девяти.

При счете три - мужик едва вздохнул,
При счете восемь - ноги протянул,
При счете девять - их пришел мильтон,
И мы с Серегой ломанулись вон.
Мы плыли, ветер выл у нас в трусах,
За нами катер гнался два часа.

Но нас они не взяли на испуг,
В здоровом теле ведь - здоровый дух.
Мы дома как приятно, черт возьми,
Что мы успели с Серым до семи.