Большинство языков содержит табуированные выражения. Их
применение -- акт экспрессии. Нарушить табу -- это сильное действие,
соответствующее сильным ощущениям.
Именно запрещенностью, неформальностью мата определяется его высокая
энергетичность и многозначность, многофункциональность: выражение крайней
степени и порицания, и одобрения, выражение неформальности отношений (хотя
бы в конкретном случае) между говорящим и слушающим, возможность замены им
любого слова в контексте (эдакий "лингвистический джокер"), самоутверждение
через взлом табу, юмористический эффект от включения запретного
стилистического пласта и т. д.
Снятие запрета с определенной лексики -- да означает просто уничтожение
запретной лексики. Слова остались -- а запретных слов не осталось. Ну --
такие же сочетания фонем, как в любых других словах, вот и вся свобода
языка...
Мы убрали перегородку. И упростили структуру языка. И в ней нет больше
сверхсильных и сверхэнергичных слов. А к сотням тысяч слов нормативного
лексикона прибавилось всего-то несколько синонимов.
Мы думали, что обогатим нормативный язык. А на самом деле обеднили язык
в общем. И не осталось нам больше таких слов, от которых собеседник выпучит
глаза и потянется за канделябром.
Это повышение языковой энтропии. Понижение энергетики языка. Обеднение
лингвистических возможностей. Даровав табуированной зоне права гражданства,
мы выпустили из нее пар.
Мы лишили себя условности, которую предки специально создали для
возможности пущих эффектов. В результате наш либерализованный язык стал
менее выразителен и энергичен.
Изящная студентка и пьяный хулиган заговорили одинаково и стали меньше
отличаться друг от друга.
Это шаг вперед? Это шаг вниз, к хаосу, всеобщей нивелированности,
усредненности, распаду.
Заметим, что мы живем отчасти в аспекте языка и посредством языка, и в
языковых процессах находят выражение процессы нашей жизни." М.Веллер.
применение -- акт экспрессии. Нарушить табу -- это сильное действие,
соответствующее сильным ощущениям.
Именно запрещенностью, неформальностью мата определяется его высокая
энергетичность и многозначность, многофункциональность: выражение крайней
степени и порицания, и одобрения, выражение неформальности отношений (хотя
бы в конкретном случае) между говорящим и слушающим, возможность замены им
любого слова в контексте (эдакий "лингвистический джокер"), самоутверждение
через взлом табу, юмористический эффект от включения запретного
стилистического пласта и т. д.
Снятие запрета с определенной лексики -- да означает просто уничтожение
запретной лексики. Слова остались -- а запретных слов не осталось. Ну --
такие же сочетания фонем, как в любых других словах, вот и вся свобода
языка...
Мы убрали перегородку. И упростили структуру языка. И в ней нет больше
сверхсильных и сверхэнергичных слов. А к сотням тысяч слов нормативного
лексикона прибавилось всего-то несколько синонимов.
Мы думали, что обогатим нормативный язык. А на самом деле обеднили язык
в общем. И не осталось нам больше таких слов, от которых собеседник выпучит
глаза и потянется за канделябром.
Это повышение языковой энтропии. Понижение энергетики языка. Обеднение
лингвистических возможностей. Даровав табуированной зоне права гражданства,
мы выпустили из нее пар.
Мы лишили себя условности, которую предки специально создали для
возможности пущих эффектов. В результате наш либерализованный язык стал
менее выразителен и энергичен.
Изящная студентка и пьяный хулиган заговорили одинаково и стали меньше
отличаться друг от друга.
Это шаг вперед? Это шаг вниз, к хаосу, всеобщей нивелированности,
усредненности, распаду.
Заметим, что мы живем отчасти в аспекте языка и посредством языка, и в
языковых процессах находят выражение процессы нашей жизни." М.Веллер.
