SgS .
Вот тоже про друзей, так любимых некоторыми здесь :


... И все это было знакомо Кудрявцеву, напоминало кадры фронтовой
кинохроники, когда благодарные жители встречали войска на площадях
освобожденных городов.
-- Вы бы зашли к нам, дорогие товарищи! Обогрелись! -- приглашал
мужчина. -- У нас тут дом рядом. Еда, новогодний ужин. Будем очень вам рады!...

...Они ушли с озаренной площади, от танков, боевых машин, шумного
солдатского многолюдья в тихую окрестную улочку, где стояли небольшие
одноэтажные домики, кирпичные, добротные, окруженные заборами с железными,
крашенными в зеленое и синее, воротами. Одни из ворот были приоткрыты, и
Кудрявцев вслед за хозяином-чеченцем вошел во двор. На земле, на снегу,
падая из окон дома, лежали полосы света. Под навесом, под сквозной,
перевитой лозами крышей, был накрыт стол. На длинной клеенке в фарфоровой
миске дымилось мясо, зеленели груды пахучей травы, круглились огромные
помидоры. В стеклянных вазах светились груши и яблоки, свисали до самой
клеенки темные гроздья винограда. Стояли бутыли с черно-красным домашним
вином. Вокруг стола хлопотали, расставляли тарелки, сметали с лавок сырой
липкий снег молодые женщины, которые, увидев гостей, засмущались,
заулыбались и куда-то исчезли, как тени.
-- Прошу, дорогие гости! Посидите, покушайте с нами! -- приглашал их
темнокудрый хозяин, широким жестом указывая на застолье, на длинные лавки,
на которые два шустрых, с бедовыми глазами мальчугана укладывали толстые
шерстяные подушки, шитые черным и красным узором. -- Чем богаты, тем и рады!
-- произнес он русскую поговорку, улыбаясь, желая угодить гостям.
В стороне, в темном углу заснеженного сада, дымилась и краснела
жаровня. В отсветах виднелись молодые мужские лица, темные усики, быстрые
глаза, ловкие сильные руки, клавшие на уголь шампуры с гроздьями шипящего
мяса. Молодые люди издалека поклонились, сделали приветствующий взмах
руками, и Кудрявцев заметил, как над огнем сверкнули часы на браслете.
Они рассаживались под виноградными лозами на теплые удобные подушки.
Взводный жадно и весело смотрел на горячую еду, на резные черно-изломанные
лозы, сквозь которые дышало холодное близкое небо, на открытую освещенную
дверь, где на мгновение возникали смеющиеся девичьи лица. Солдаты,
стесняясь, боком пролезли за стол, осторожно поставили у ног автоматы. Их
глаза, приоткрытые рты, чуткие носы были нацелены на обильные, остро
пахнущие яства.
Из дома двое подростков вывели под руки старика в бараньей папахе, в
длинной, похожей на кафтан, телогрейке, в стеганых, обутых в калоши
сапожках. Старик был белобород, белоус. На сморщенном лице выделялся сильный
горбатый нос. Подслеповатые глаза были прикрыты косматыми седыми бровями.
Старика подвели к Кудрявцеву, и старейшина пожал капитану руку своими
холодными костлявыми пальцами:
--Дудаев кто?.. Дурак!.. На Россию замахнулся!.. Ему говорили: Джохар,
ты сбесился? С Москвой дружить надо! Москва Чечне все дала. Нефть дала,
города, ученых людей. Сколько Москву дразнить можно? Она терпит, терпит, а
потом ударит. Вот и дождался! Чеченцы с русскими братья на все времена. Я
сказал Исмаилу: пойди приведи русских!.. Спасибо, что пришли!
Пока старик говорил, его дрожащие холодные пальцы сжимали горячую
ладонь Кудрявцева. Словно он хотел для пущей убедительности передать через
пожатия переполнявшие его мысли. Тот, кого старик назвал Исмаилом,
пышноволосый смуглолицый чеченец, почтительно кивал, всем своим видом
выражая почтение.
-- Он ходил на прием к Дудаеву, -- сказал Исмаил, когда старик умолк и
подростки отвели его за стол, бережно усадили на узорную подушку. -- Все
прямо в глаза сказал. Мы думали, его убьют. Джохар правду не любит. А его с
почтением на "мерседесе" домой привезли...

... -- Дорогие гости, воины нашей армии! -- Чернокудрый Исмаил поднялся,
держа в руках налитый вином стакан. Он был мужествен, красив со своими
смоляными кудрями, белой рубахой, золотой цепочкой на крепкой округлой шее.
Напоминал киноактера. Его речь, торжественно-дружелюбная и одновременно
властная, выделяла его среди остальных. Он был главный, хозяин дома, ему
мгновенно подчинялись. По его взгляду и жесту молодые люди кидались и
приносили ему то чистое полотенце, то миску с кусками мяса, то еще одну
расшитую цветной шерстью подушку. -- Дорогие братья! Приветствую вас за этим
новогодним столом в простом чеченском доме! Вы далеко от ваших семей, от
ваших матерей и сестер. Мы -- ваши братья, ваши самые близкие родственники.
С Новым годом!...

...-- Пожалуйста, угощайтесь. -- Сосед Кудрявцева, любезный пожилой
чеченец с седеющей щеткой усов, достал руками из миски кусок мяса. Отряхнул
с него капли жира и сока и, держа за косточку, бережно положил на тарелку
Кудрявцева. -- Барашка попробуйте, очень вкусно!
Он смущенно улыбался, словно просил у Кудрявцева прощения за эту
бесхитростную, бытовавшую среди близких людей манеру брать мясо руками.
Кудрявцев улыбался в ответ, принимал его ухаживания. Ел горячее, вкусное,
пьянящее мясо, запивал его терпким вином...

...Солдаты, которых он привел с собой вместе с лейтенантом, жадно
набросились на еду. После походной, набившей оскомину каши с тушенкой
уплетали мясо, овощи, пили вино. Смеялись, распускали свои напряженные
мускулы, крутили головами, о чем-то спрашивали, охотно отвечали. Один был
тот самый худой контрактник, который несколько часов назад изображал
Снегурку, танцевал на корме "бээмпэ" голый по пояс, пел разухабистые
куплеты. Сейчас контрактник набивал рот мясом, по-собачьи глотал
непрожеванные куски, давился, но не мог оторваться от еды. Снова набивал
щеки, словно боялся, что чудо кончится и его, не успевшего утолить голод,
уведут из-за стола.
Другой солдат был деревенский круглолицый мордвин, серьезный и
сдержанный. Ел неторопливо, степенно. Отрезал от мяса ломти, тщательно
жевал, запивал маленькими глотками вина. Вежливо улыбался, кивал головой
говорившему с ним соседу...

... -- Я сам -- преподаватель пединститута, -- наклонился к Кудрявцеву
пожилой благовидный сосед. -- Я тщательно изучал отношения Чечни и России.
Имам Шамиль в конце концов подписал, мирный договор с царем, признал
вхождение Кавказа в Россию. Это было во благо Чечне. Все, кто пытается
внести раздор между нами, являются врагами чеченцев. Их нужно судить как
врагов народа! -- Он твердо положил руку на клеенку, на его пальце блеснуло
обручальное кольцо, и Кудрявцев старался понять, из кого состоит эта
многолюдная семья. Кто здесь деды, отцы, дети, кто дядья и племянники, а кто
просто соседи, приглашенные на званый ужин.
-- А что, действительно Дудаев творил здесь бесчинства? -- спросил
Кудрявцев, чтобы этим вопросом поддержать разговор, ибо мысли его были о
другом. Ему было хорошо и спокойно. Безлистые виноградные лозы с черными
узлами и почка ми коряво, с резкими изгибами накрывали сквозной шатер. Снег
медленно таял, благоухал, словно разрезанный свежий арбуз. Сквозь изгородь
виднелся малый озаренный участок площади, белый, сияющий, с музыкой,
голосами, сверканием елки. Казался краешком зажженной хрустальной люстры,
под которым продолжался несмолкаемый праздник.
-- Люди пропадали бесследно! -- Сосед сокрушенно качал головой. Его
седые, щеткой, усы горестно шевельнулись. -- На прошлой неделе русскую
девушку на улице убили и бросили. Боялись вслух громкое слово сказать. Меня
самого сутки под арестом держали. Спасибо вам, что пришли. Дудаев, говорят,
удрал в горы, а то и в Турцию. Наступит покой и порядок.
Кудрявцеву нравилось чувствовать себя избавителем этих добрых мирных
людей. Вино, которое он пил, баранина, которая таяла у него на губах, были
им заработаны. Были благодарностью за долгие дни лишений, за простуды,
обстрелы, нескончаемые труды и заботы, выпавшие на долю солдатам и офицерам
бригады. Мятежный генерал с кошачьими усиками и его дикие, в пулеметных
лентах и бараньих шапках сторонники пробирались теперь в темноте прочь из
города. Сторонились больших дорог и выставленных военных постов. Крались
проселками, тропами, как затравленные пугливые звери...

... -- Товарищ капитан, разрешите тост! -- Взводный блаженно улыбался. Его
переполняли восторженные мысли и чувства. Он должен был немедленно ими
поделиться.
Молодой чеченец, ровесник лейтенанта, бритый наголо, с красивыми,
вразлет черными бровями резал ножом кусок баранины. Когда лейтенант
поднялся, чеченец прекратил орудовать ножом, положил жирное тусклое лезвие
на кусок мяса и, улыбаясь, приготовился слушать лейтенанта.
-- Друзья! -- Взводный обращал попеременно ко всем свое миловидное,
нежно-розовое, как у херувима, лицо, и все, к кому он его обращал, поощряли
его, улыбались. -- Мне так приятно оказаться в вашем доме! Так неожиданно
все получилось! И честное слово, такое чувство, что мы давным-давно знакомы!
Я хотел бы от всего сердца...
Кудрявцев слушал с улыбкой, снисходительно прощал сентиментального,
слегка опьяневшего лейтенанта. Но по мере того как умолкнувший лейтенант
собирался с мыслями, намереваясь произнести что-то витиеватое, необычное,
Кудрявцев вдруг ощутил, как вокруг что-то стремительно и неуловимо меняется.
Словно перед грозным, готовым случиться событием налетала бесшумная волна
тревоги.
Все так же колыхалась занавеска в раскрытых дверях дома и мелькало
девичье лицо. В дальнем углу сада, в темноте, сыпались красные искры, кто-то
махал опахалом, раздувая угли, и опять мелькнула рука с часами. Старик в
папахе что-то вяло жевал, подслеповато разглядывая наложенные на тарелку
яства. Исмаил отбросил за плечи мешавшие ему кудри, терпеливо ждал, когда
продолжит говорить лейтенант. И в этой краткой наступившей заминке вдруг
стало особенно тихо. Умолкла несущаяся с площади праздничная музыка. В
тишине долетали отдельные нестройные крики, рокот моторов. Хрустальная
зажженная люстра без этой праздничной, доносившейся из репродукторов музыки
словно поблекла и потускнела. И все, кто был за столом, встрепенулись,
прислушивались к этой внезапно образовавшейся тишине.
И в эту пустоту, как в прорубь, в разлом, в промоину, оторвавшую кусок
горы, хлынул рев. "Аллах акбар! Аллах акбар!" -- взревела невидимая толпа.
"Аллах акбар!" -- откликнулось черное низкое небо, уставленная домами земля,
заснеженные сплетения деревьев. Будто на площадь, окружая ее кольцом,
рвануло темное плотное толпище. Грозно выдыхало: "Аллах акбар!" Этот рев
напоминал паденье огромных листов железа. Клокотанье стадиона, наполненного
страстью и ненавистью. Клик ударил в застолье, опрокинул укрепленный на
тонкой оси неустойчивый мир, перевернул его вверх дном.
Лейтенант, произносивший тост, все так же картинно, приподняв
по-офицерски локоть, держал стакан с вином, сентиментально улыбаясь. Но эта
улыбка переходила в гримасу боли и ужаса. Его прозрачные голубые глаза
выкатывались и выпучивались, ибо в горле его, погруженный по рукоять, торчал
нож. Костяная ручка ножа была сжата сильной, перепачканной бараньим жиром
рукой молодого чеченца, еще недавно застенчиво улыбавшегося, готового
услужить и помочь. Нож торчал в горле лейтенанта, из-под лезвия слабо
выступила и тут же снова впиталась кровь. Лейтенант замер, надетый
подбородком на нож, медленно оседал, и глаза его чернели от непонимания и
боли. Как в замедленной съемке, выпал из рук стакан, и брызнувшее вино,
словно в невесомости, парило крупными красными каплями.
Чеченец выпустил нож, лейтенант разом рухнул, провалился под стол.
Голова с торчащей костяной рукоятью запрокинулась рядом с Кудрявцевым на
расшитой подушке...

... "Аллах акбар!" -- ревело сквозь деревья, словно раздирали огромный
сырой мешок, он трескался, лопался, вываливал наружу черную требуху.
Мордвин, жующий мясо, застыл с набитыми щеками, с раздутым, наполненным
пищей ртом. Наклонил вперед голову, чем-то похожий на дворовую
поперхнувшуюся собаку, и в его выставленный белый лоб, протянув руку с
пистолетом, выстрелил Исмаил. Кудрявцев, остолбенелый, видел, как дернулась
вверх рука с пистолетом, откинулась назад тяжелая красивая шевелюра чеченца,
и пуля, отделившись от ствола, вырвалась из пернатого пламени, погрузилась в
широкий лоб сержанта, пробуравила в нем дыру и ушла в мозг, перемешивая
сосуды и губчатое вещество. Ударилась изнутри в затылок, расплющилась и
стекла расплавленной каплей. Из дыры ударила черно-красная жижа;
мордвин упал головой в тарелку, мешая баранью плоть со своим сырым,
горячим, смешанным с кровью мозгом...

... Контрактник заверещал пронзительно, тонко, как подстреленный заяц.
Вскочил, хватая прислоненный к лавке автомат, пытался выдраться из-за
тесного застолья. Продолжая верещать, бросился вдоль стола, на ходу
поворачиваясь через плечо, чтобы в развороте хлестнуть по столу очередью,
сметая тарелки, вазы, круша поднявшихся в рост чеченцев. Но старик в папахе
выставил стеганый, в блестящей калоше, сапожок, контрактник запнулся и
кубарем, растопырив руки, стал падать. И в эту падающую, с растопыренными
руками мишень из темноты, из кустов, где мутно краснела жаровня, ударила
тугая короткая очередь. Пробила контрактника колючим пунктиром, и он,
продырявленный, с пробитыми внутренностями, рухнул. Умолк, шевелился среди
раскисшей опавшей листвы, мокрого снега и черной, похожей на нефть, воды.
Все это произошло не последовательно, а одновременно, с отставанием в
доли секунды. Кудрявцев видел три мгновенные смерти, случившиеся в
перевернутом, упавшем с оси, опрокинутом мире. Пережил оцепенение, когда
глаза, остекле-нелые, выпавшие из орбит, обрели панорамное зрение, увидели
одновременно три смерти. ..

...Его сосед, седоусый "профессор", копался рядом, извлекая из-за ремня
неуклюжий, неудобный пистолет. Понимал, что мешкает, сердился, поднимал на
Кудрявцева глаза. И в эти глаза, в усы сокрушающим ударом кулака, толчком
заостренного, таранно бьющего плеча ударил Кудрявцев. Выбил соседа из-за
стола, кинулся в свободное пространство. Сначала к дому, к кирпичной стене,
к открытым, казавшимся спасительными дверям, к разноцветным и полупрозрачным
материям. Вслед ему, проскальзывая под локтем, над плечом, у щеки, ударили
пистолетные выстрелы. Расплющились на стене, задымились кирпичной пылью.
Уклоняясь от выстрелов, он отпрянул от дома. Метнулся к воротам, ударил
в них головой. Услышал гонг, успев разглядеть закрытый засов. По воротам, по
засову, ослепляя бенгальскими искрами, лязгнули пули. В крохотную пробитую
дырочку сверкнула снаружи снежная освещенная улица...

...Гранатометчики, отстрелявшись, отступали обратно, а на их место
выбегали другие. Падали на колено, наводили трубы на площадь, вгоняли в нее
заостренные клинья, и со всех окрестных крыш, из распахнутых окон летели,
навешивались кудрявые дымные дуги, впивались в борта, в кабины, в башни,
разрывая в клочья тупую застывшую технику.
Из динамиков сквозь взрывы и пулеметные трески, сливаясь с ними,
звучало "Аллах акбар!". С каждым выдохом и выкриком стоголовой толпы
становилось светлей и светлей. Взрывы выталкивали в небо слои света, и
площадь разгоралась, подымала огромные шевелящиеся своды. Посреди хоровода,
гибнущих людей, сгорающих наливни-ков и танков мерцала новогодняя елка,
сквозь дым виднелись хлопушки, раскрашенные барабаны и ДУДКИ.
Кудрявцев понимал, что случилось огромное несчастье, непоправимая беда.
В этой беде гибнет его рота, его бригада, истребляются его солдаты и
командиры, и он, безоружный, выброшенный на окраину площади, не в силах им
помочь. Стоит с расширенными, полными слез глазами, в которых выгорает
бытие, превращаясь в огонь, в свет, в ничто...

... Из огня, отделяясь от подбитых машин, выскочили двое. Обнявшись,
охваченные пламенем, бежали. Заплетаясь ногами, меняя направление бега,
поддерживали друг друга. Их пылающие комбинезоны и брюки казались
разбухшими, под тканью пузырилась и вскипала плоть. Сгорая на бегу, не могли
расцепиться. Упали, лежали в огне, продолжали шевелиться, и было неясно,
остаются ли они живыми или это натягиваются, вспучиваются их мертвые горящие
сухожилия...

...