Взято с ресурса Удава. www.udaff.co...o/54105.html Самый классный креатиф, которые я читал на Удаве.
Посвящается конопле.
(Время действия: 1989 год. Провинциальный город)
Фамилия Коляна была Адамов и кличка «Адам», прилипшая к нему с детства, заменила имя.
Живя на окраине города, и имея, вдобавок, склонность к одиночеству, он пристрастился бродить по окрестным сопкам, удаляясь с годами все дальше и дальше, и повзрослев, по сезонам ходил то за папоротником, то за земляникой, то за грибами, то за шиповником, а также за лимонником, калиной и прочим.
Восемь лет назад он впервые попробовал гашиш и вектор его поисков круто изменился – главной страстью стал поиск «пятаков», а другие плоды земли служили теперь удобной ширмой.
В отличие от малолеток, он был осторожен и знал меру. Круг друзей, отдававших дань зелью, был узок и жил он, не вызывая подозрений ни стукачей, ни любопытных бабок с околоподъездных скамеек.
В обществе всегда циркулируют какие-нибудь легенды – большие (если можно так выразиться), о которых знает каждый, и специфические – волнующие лишь посвященных. Легендами местных любителей кайфа были заброшенные деревни.
Деревни эти зарастали коноплей в таких масштабах и первобытном буйстве, что все культурные «пятаки», даже самые обильные, по сравнению с ними были детским лепетом.
Адам к этим легендам относился скептически, пока не побывал в одной такой деревне. Масштабы и нетронутость увиденного ошеломили его.
На следующий год оказалось, что деревня эта уже не тайна, и по слухам, «спалили» там кого-то, и стали туда наведываться конные разъезды деревенских, а что это такое кое-кто уже знал: в лучшем случае – битье до потери памяти, в худшем – ментовка и за ней – «зона».
Адам ни в коей мере не относил себя к когорте камикадзе, да и серьезно на эту деревню никогда не ставил, во-первых, из-за ее удаленности, во-вторых, памятуя об изречении: тайна лишь тогда тайна, когда ее знает один, да и тот в могиле. По поводу «могилы» мудрецы, может, и перегнули палку, а вот «один и живой» в самый раз было бы.
Два года назад он провел эксперимент, посеяв весной, в укромном месте, семена конопли, но результат был обескураживающий: не взошло ни единого кустика.
Это растение, вызывавшее в нем мистический трепет, заросли которого он чуял за версту, и которое боготворил, имело одну особенность. Оно любило всяческое дерьмо. И поэтому посадка плантации, как Адам понял позднее, упиралась в очевидный тупик: чтобы растение выросло – нужно дерьмо, где есть дерьмо – растение уже есть. Но все дерьмо скапливается вокруг человека и его скотины, а там трутся такие же как он и менты. Круг замыкался и спасала только заброшенная деревня.
1
Адам сидит на лавке, дожидаясь пригородного автобуса. Рядом стоит тяжелая сумка с лимонником, ноги гудят от трехчасового лазания по крутым склонам.
Подходит дед с седым ежиком на голове. Он пьян, просит закурить. Потом садится рядом и ударяется в воспоминания «как раньше было».
Адам, вежливости ради, поддакивает стариковскому трепу, слушает вполуха, но настораживается, когда дед говорит, мол, заимка когда-то у него была: коровы, овцы, улики. Все сгинуло. Пришли «нспектора» – опечатали. Мол, частную собственностьв трудовом государстве развел… Сруб разобрал – продал, и улики продал, а куды их девать?.. И отец мой, покойник, тама жил, и братаны его. Целый хуторок, считай, был, а теперь…
Дед махнул рукой и выматерился.
- А где это? – осторожно спрашивает Адам.
- Д-а, тама, - дед неопределенно машет рукой, - за Сомовым озером.
Адам лихорадочно придумывает наводящий вопрос.
- А там же дорог нет!
- Как так нет! А по верху! Она и сейчас, верно, есть. Заросла может. Да не-е. Угадать можно.
- Это не в том распадке, где осиновая роща? – хитрит Адам.
- Ну-у нет! Две сосны там стоит. Лет им по триста. Да они и сейчас там стоят. Куды им деться.
- А когда это случилось все?
- В шестьдесят четвертом ли-што ли! А ну их к едрене-фене!..
Дед после сказанного сгорбился, присмурел и на продолжение разговора больше не откликнулся.
Подъехал автобус.
Адам все час десять минут пути проворачивал в уме стратегию поиска.
Сомово озеро, тянувшееся под грядой сопок, он знал. И дорогу эту – заброшенную, с еле заметной колеей – тоже. Знал, что в первых четырех распадках быть ничего не может. Эти распадки были его открытием и тайной, и каждую осень он собирал там лимонник и дикий виноград. Дальше начиналась «терра инкогнита»
2
Почти незаметная колея, существовавшая, видимо, благодаря охотникам, приводит его в узкую долину между сопок и исчезает на зеленом лугу у трех распадков.
Адам сидит, по-турецки поджав ноги, жует бутерброд с колбасой и запивает чаем из термоса. Он рассеянно поглядывает на склоны с проплешинами пожелтевшего березняка и осинника.
Распадок справа невелик и просматривается насквозь. Сосен в нем нет.
Другой распадок открывается глубоким оврагом с мочалками корней в песчаных боках и завалами гнилого древья вдоль русла.
Вход в левый распадок зарос густым кустарником и молодыми березами-осинами. Что там за ними – не видно.
Поев, он кружит около этих зарослей, пытаясь обнаружить хоть какой-то намек на прошлое человеческое присутствие. Потом отбрасывает сомнения и углубляется в кустарниковые джунгли.
Это продирание, кажется, никогда не кончится. Обзора нет и единственный указатель направления – уклоны.
Перемахнув через овражек, он пробивается сквозь заросли багульника и оказывается в сквозном редколесье с нитями летающей паутины. Отирая пот, Адам огллядывается и не верит собственным глазам: вдали, между стволов берез, виднеются две сосновых верхушки.
С громко стучащим сердцем, поминутно смахивая липнущую к лицу паутину, он почти бежит к заветным знакам.
Березняк кончается и сразу открывается: два черных столба, обозначающие несуществующие ворота, гниль завалившегося забора и дальше – стена сизых, покачиваемых ветром, зарослей.
Две сосны молчаливыми стражами возвышаются над заветной плантацией.
Под копчиком Адама сладко ноет. Ему кажется что поляну, отделяющую березняк от плантации, он перелетает по воздуху и, опомнившись, уже стоит у вожделенных растений, не смея верить в такую удачу. Наклонив одно из них, он разглядывает бисеринки смолы, густо обсыпавшие пахучие ветви, вдыхает будоражащий аромат, и испытывает чувства любовника, снимающего последние одежды с желанного тела.
Он тут же принимается за работу и снимает с рук один и другой раз. Довольный результатом, он решает обойти плантацию вокруг: определить размеры и, самое главное, проверить: не был ли здесь кто-нибудь до него. Не утерпев, он приделывает маленькую «пяточку» и, раскурившись, дожидается прихода эйфорической волны.
Вглубь распадка заросли тянутся метров на триста. Адам, дойдя до конца, удовлетворенно отмечает что «тертых» кустов нет и, намереваясь обойти плантацию с другой стороны, сворачивает и застывает в некоторой растерянности.
Невидимый ранее из-за двухметровых растений, перед ним предстал то ли сарай, то ли амбар, с проваленной крышей, с бревенчатыми стенами, поросшими мхом. Вокруг него стелится туман никак не вяжущийся с ветерком и послеполуденным солнцем.
3
Адам стоит у самой кромки тумана и не решается двинуться дальше.
Он бросает взгляд на полуоткрытую дверь хибары и она, вырастая в размерах, притягивает его к себе.
Ноги Адама, отяжелев, сами собой шагают в туман и он, против желания, направляется к развалюхе и, наклонив голову, входит в низкую дверь.
Свет, проникающий сквозь пролом в крыше, освещает пространство у самого входа. Толстый слой пыли, испещренный шагами похожими на птичьи, подается под адамовыми ногами, в воздух взлетают пушистые хлопья и плывут в сумеречную глубь сарая.
Заслонясь от света, он всматривается в сумрак и ему становится тоскливо до тошноты от пугающей непонятности увиденного: в самом углу, в маленьком креслице, рядом с таким же маленьким матрасиком, спиной к нему сидит… сидит в пурпурном халатике и видна куриная нога, это, что сидит, медленно поворачивает голову, растущую на глазах, и поворачивает ее.
Адам с ужасом смотрит в черное лицо с оскаленными зубами.
Существо соскальзывает с креслица.
Лицо Адама дергается, жилы на шее и руках вздуваются. Он валится набок, вздымая тучи пыли, и его тело бьет сильнейшая судорога.
Большеголовое существо подбегает к нему на своих куриных ножках, вскакивает на голову и, завертевшись волчком, ввинчивается в лоб.
Обливаясь потом, с выпученными глазами, он орет. – Геката! Я – твой! Я только твой, Геката! Ничей больше! Больно, Геката! Пуст…
Он внезапно затихает, словно подавившись.
4
Очнувшись, Адам отряхивается от пыли, достает из рюкзака хлеб, колбасу, ложит около пустого кресла и выходит.
Он обходит плантацию и попадает на еле заметную тропинку, которая выводит его к лужку у трех распадков.
Адам идет по гребню сопки, принюхиваясь к ветру. Почуяв едва уловимый запах, останавливается. Ветер крепчает, наполняется благоуханиями. Адам вдыхает его полной грудью и идет вниз, к реке.
На берегу валяется старое байдарочное весло, два бревна. Он сдирает несколько виноградных лиан, связывает бревна в подобие плота и, оттолкнувшись от берега, плывет.
Река медленно влечет ненадежное судно. Адам, балансируя веслом, стоит на плоту и вглядывается в прибрежный лес.
Когда солнце, садясь, вызолотило верхушки сопок, он замечает в глубине прибрежного леса круглую фанзу с плетеным забором вокруг, коз, пасущихся рядом.
Присев на колено, он гребет к берегу.
Тряпичный полог фанзы откидывается и оттуда выходит меднолицый старик с монгольским лицом. Он глядит в Адама глазами-щелками, жует губами и жестом приглашает внутрь.
Плошка, чадящая на стене, еле разгоняет сумрак. Посредине фанзы стоит тренога с чугунком.
Старик усаживается на подобие лавки, вкруговую опоясывающим фанзу, кивает Адаму садиться рядом и раскуривает трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит:
– Человек. Давно человек здеся не видел. А он когда-нибудь да появится. Кудай ему деться! Земля хоть большой, но не так чтобы очень.
Адам слушает, но говорить не может.
Старик протягивает ему трубку. – На. Оживись.
Адам затягивается раз, другой и дурманящий дым, в котором сосредеточены вытяжки всех мыслимых и немыслимых растений, погружает его в розовый туман, и тут же голова делается ясной, а уста размыкаются.
Он эйфорически улыбается и, влюбленно заглянув в стариковские глаза, протягивает ему трубку.
- А где же я нахожусь? И кто вы такой, дедушка?
- Да неуж-то не узнал? – старик отвечает уже и голосом другим и акцента восточного нет. – Вот чудак-человек! А разговор о заимке помнишь?
Адам задумывается, потом пожимает плечами и улыбается. – Нет. Не помню.
Старик опять протягиваеет ему трубку.
И еще раз в адамовой голове прояснивается, и память в полном объеме ворачивается к нему. В мгновение вся жизнь проносится перед ним и, выпукло, последние события с кошмаром на заимке. Он стонет как от зубной боли и валится на топчан. – Я видел ее! – кричит он. – Я видел...
Старик с неожиданной резвостью вскакивает на ноги и прерывет его. – Не говори имя! Нельзя! Табу, дурной твой башка! Бери трубка! Кури еще!..
Он вставляет трубку между клацающих зубов Адама и заставляет затянуться, глубоко и несколько раз.
И тут новая и совершенно хрустальная ясность нисходит на Адама. Вся прежняя жизнь сцепляется с недавним кошмаром в естественную и непугающую связь и та, имя которой табу, становится не страшной, но влекуще-загадочной.
Тело его легко, как пушинка, и окажись он сейчас на воде, то и пошел бы по ней «яко по суху».
Он опять садится, всматривается в старика, стоящего над ним, и сквозь монгольское лицо видит другое – поминутно проступающее под первым.
- Да, дедушка, я узнал тебя. Мы говорили с вами на остановке.
- Вот и хорошо.
Старик опять устраивается на топчане.
- А зачем ты, дедушка, направил меня в распадок?
- Она приказала.
- Почему?
- Ты много раз близко ходил. О близком думал. Ей такой и нужен.
- Зачем?
- На свете мал-мало баланс поправить. Или нарушить. Смотря каким глазом взглянуть.
- Баланс чего?
Старик очерчивает в воздухе круг. – Всего.
Адам смотрит в потолок и ежится. – А сама она этот баланс поправить не может?
Старик качает головой. – Никак не может. В деревне еще, мал-мало, куда ни шло. А в городе никак нет. Железа много. Железо силу забирай. Никак она не может. А я уже устарел совсем – никудышный слуга. А Лилит пропала.
- Какая Лилит?
Старик продолжает без видимой связи. – Ты будешь отцом сайманов. Лилит ищи среди мертвых.
Старик откидывает полог и они выходят наружу.
Под звездным небом густо синеет притихший лес, под плетнем спят козы и сталью отливает гладь реки.
Он протягивает Адаму сверкающее перо, похожее на птичье.
- Теперь ты сайман. Иди, сайман, в город!
5
Странно горят уши.
Войдя в квартиру, он откидывает длинные волосы, и смотрит в зеркало. Уши удлинились, а их острые концы обросли щетиной.
Он щупает их. Ухмыляется. – Я – сайман. Отец сайманов.
Звонит телефон. Адам нехотя отходит от зеркала и снимает трубку.
Это его новая пассия Олечка, «снятая» пару недель назад в кабаке и по причине женского нездоровья не показывающаяся уже дней пять.
- Адам, - говорит трубка. – Привет! Ты как?
- Ты как?
- Я – в порядке. Ты куда запропастился?
- Общался с природой.
- И толк вышел?
- Еще какой! Ты не поверишь.
- А со мной пообщаться не хочешь?
- Спрашиваешь.
- Я, собственно, звоню из автомата у твоего дома. Пробегала тут мимо…
- Что ж не заходишь?
- Ну-у. Кто его знает. Вдруг попаду в глупое положение.
- А именно?
- Я почти неделю у тебя не была. Может ты еще раз в кабачок сходил.
- Ах, вон ты о чем. Нет – в кабак я больше не ходил.
Повисев немного на Адаме, Олечка, с сумкой через плечо, исчезает в ванной. Оттуда она выходит в длинной рубахе на голое тело. В зале бросает сумку и вещи на кресло.
Они лежат на разложенном диване. Адам тянется к тумбочке за презервативом.
- Сегодня можно в меня, - останавливает его Олечка.
- Бесстрашная ты моя.
- Хочу чувствовать тебя всего.
Она впускает его в себя.
Адам, над ней, улыбается. Потом откидывает прядь с уха. В глазах Олечки двумя темными пятнами застывает ужас.
- Что это!? – вскрикивает она и делает попытку высвободиться. Но Адам, схватив ее руки, распинает на диване. – Это называется «полюбите нас черненькими». Я – сайман!
Он наваливается на нее всем телом.
Олечка, недвижимая, лежит на диване, Адам, с сигаретой, - на кресле рядом. Он наблюдает как ее уши растут, острятся и покрываются щетиной.
Очнувшись, подружка сползает с дивана, припадает к его ногам и лобызает их.
- Теперь уходи, - говорит он. – Ты знаешь что тебе делать.
6
Узкий коридор Дворца культуры с дверями гримерных по бокам забит разряженной молодежью.
Жорика Адам находит у входа на сцену. Отчаянно жестикулируя, тот что-то доказывает девице в купальнике.
Адам пробивается к нему.
Лицо Жорика красное от гнева. – Я тебя последний раз спрашиваю: «бюз» снимешь?
Девица, глядя в пол, отрицательно качает головой.
Жорик вертит по сторонам пунцовым лицом, призывая в свидетели гудящую толпу. – Ты что, не понимаешь? Люди деньги заплатили!
- Не сниму, - упрямится девица, не поднимая глаз. Кажется, она готова разреветься.
- Ну ты ду-ура! А зачем соглашалась раздеваться?
Девушка пускает слезу. – Я боюсь!
- Чего боишься!? – кричит Жорик.
- Жора! – кричат из другого конца коридора и, расталкивая толпу, к Жорику прорывается длинноносый с красными глазками.
- Жорик, чего мозг сушишь! Хоть одну сиську кто-нибудь покажет? Уже башли назад требуют!
Из зала доносится подтверждающий свист, кричат. – Козлы! Секс давай!
- Ну! – скрипит зубами носатый.
- Хрен с ними! Кто будет *****аться, деньги ворачивай!
Носатый сжимает губы в узкую ниточку. – Ну, Жорик! Чтобы я когда-нибудь с тобой еще раз связался!..
Он мерит девушку уничтожающим взглядом. – Понабрали тут мокрохвостых!
- Ну, ты же сам видишь, - разводит руками Жорик. – Что с нее, дуры, взять!
- Да сосали бы вы все! – носатый разворачивается и, работая локтями, ввинчивается в карнавальную толпу.
- Идиоты! Не с кем дела сделать! – Жорик мечется по гримерной, как броуновская частица, махая руками. – Что за город! Что за необязательность! Один напился, у другого бабушка при смерти, третьей мама раздеваться не велит! Я херею!
Адам курит, оседлав стул. – Жорик хватит стонать.
- Хватит, хватит! Сейчас Слон кассу принесет. Посчитаем – может плакать придеться.
- Выкрутишься. Первый раз что-ли.
Жорик перестает носиться и усаживается на подоконник. – Если нечем будет заплатить ребятам из атлетклуба, это будет коррида.
- Ну, навалят ******** немного, - меланхолически отмечает Адам, - в первый раз, что-ли.
- Кончай ты подъебывать!
Адам достает спичечный коробок. – Дунуть хочешь? – он раскрывает его и выбивает маслянисто-черный брикет, прилипший ко дну.
- Никого себе! – Жорик берет брикет, нюхает и закрывает глаза. – Духанище – бздец!
- Это продается, - говорит Адам с улыбочкой.
- Да? И какая цифра?
- Дешево.
- Мозги не пудри!
- Триста.
- Ты че в общество милосердия записался?
- Тогда – штука.
- Не-не-не! – машет Жорик руками и спрыгивает с подоконника. – Все, я - беру!
- Может, дунем на пробу, Рокфеллер!
- Здесь? – Жорик задумывается на секунду. – У оркестровой ямы есть очкур подходящий.
Дверь открывается, и в гримерную входит круглый, как пузырь, с толстыми линзами на носу, Слон. В руках он держит по полиэтиленовому пакету внушительных размеров, набитых ассигнациями и мелочью.
- Привет!? – говорит он и вопросительно смотрит на Жорика.
Жорик накидывает крючок на дверь и вытаскивает на середину стол, стоявший в углу. – Вываливай!
Слон откашливается и косо глядит на Адама.
Жорик ловит его взгляд.
- Ты чего! Коммерческой тайной озабочен, что ли? Да иди ты в задницу! Давай бабки!
- Итак – пролет: без пяти рублей штука. Три четыреста пятьдесят минус все дела – остается всего ничего. Пятьсот двадцать пять и плюс подоходный… еще и клоунам этим надо платить.
Слон, сняв очки, смотрит в раскрытый «дипломат» с деньгами, - еще триста пятьдесят чтобы со «шкафами» из атлетклуба разбашляться, плюс…
- Да гори оно все синим пламенем! - Этим восклицанием Жорик подводит черту под финансовыми изысканиями Слона. – И так ясно, что пролет! Завтра разберемся! Адам забивай!
Адам разжимает ладонь и подкидывает брикет. – Здесь?
- Народ рассосался? – спрашивает Жорик Слона.
- Я выходил из кассы – вахтерша уже дверь закрывала. А этот, как его? Ну, хромой?
- Электрик. Что ли?
- Ну! Вахтерша гундела: по дворцу, говорит, где-то шарится.
- Ладно. До вахтерши далеко, а хромой, наверное, уже сивки обпился. Храпит где-нибудь в оркестровой яме. Давай здесь.
- Как бы жена не вычислила, - с сомнением говорит Слон.
Жорик окидывает его презрительным взглядом. – Кончай ты! За твоими фарами один хрен ни черта не видно!
Жорику со Слоном хватает по одной затяжке. Они хватаются за головы. Как луковицы из грядки, вытягиваются мохнатые уши. Упав на колени, они по-собачьи смотрят на Адама.
- Ну, вот, - Адам поднимается, кидает брикет на стол и берет дипломат с деньгами. – Надеюсь вам хорошо, ребята? Угощайтесь еще. Угощайте друзей.
Новоиспеченные сайманы кивают головами, поедая его взглядами.
- И денежка вам теперь ни к чему.
- Какие денежки, отец! – шепчет Жорик. – Я не могу! Можно я пойду электрика разыщу!?
- Гуляй! – говорит Адам и Жорик, откинув крючок, выскакивает за дверь.
В белоколонном фасаде дворца культуры сиротливо светится прямоугольник распахнутой двери. В ней появляется силуэт. Хромой электрик выходит на пустынную площадку перед дворцом. За его спиной, в глубине холла, осталась старушка-вахтерша, уронившая голову на стол. В ее широко раскрытом мертвом глазе застыло изумление.
Хромой, пытаясь скрыть светящиеся уши, поглубже натягивает кепку, из под которой торчит пакля немытых волос, и вздрагивает от девичьего смеха.
Невдалеке в темноте аллеи, светятся две сигаретные точки.
Электрик воровато оглядывается, поплотнее запахивает пиджачишко и ковыляет на огоньки.
7
Таньке снится сон без изображения. В нем шепчут и свистят. На грудь что-то надавливает и она просыпается.
Она решает что еще спит, щипает себя за щеку, но бред на кровати напротив не проходит. Там. В квадрате лунного света, барахтаются Олечка и Майка. Олечка, склонившись, сидит на плечах Майки.
- Вы что, дуры, с ума сошли! – кричит Танька и вскакивает с скровати.
Олечка тут же спрыгивает с подруги и толкает Таньку в грудь так, что та отлетает назад на кровать и, стукнувшись затылком, на секунду теряет сознание.
Очнувшись, она открывает глаза и опять зажмуривается: Олечка и Майка, в белых сорочках, с распущенными волосами, стоят над ней. По бокам их голов остроконечными огоньками светятся уши.
Танька визжит, и поминая мамочку, зарывается в подушку.
Майка рывком усаживает обмякшую Таньку, а Олечка, тем временем, вскакивает на кровать и припадает к ее губам. Танька вздрагивает и кряхтит. В дверь барабанят. Слышится встревоженный голос. – Девчонки, вы что там? Два часа ночи уже!
- Да не лезьте вы! – кричит Майка.
После короткого молчания за дверью откликаются. – Я сейчас к коменданту пойду.
Майка подбегает к двери, прикладывает ухо, потом дергает задвижку и распахивает дверь. За ней, в ночной рубахе, стоит худая, похожая на цаплю, Ленок. Все три двери общежитской секции открыты и из них выглядывают заспанные девушки.
Оттолкнув Ленок, Майка подбегает к выключателю и гасит свет. В темноте ее уши светятся, девчонки визжат, хлопают двери, стучат шеколды. Тщедушная Ленок прижимает худые руки к груди и, качнувшись, закатывает глаза. Сайманка ловит ее подмышки и уволакивает в комнату.
8
Ночь довольно спокойная: за пятнадцать минут ни одного звонка.
«Не к добру это» – думает дежурный капитан. От непривычной тишины он чувствует позыв поудобнее устроиться в кресле и вздремнуть. И тут же телефонный звонок выдергивает его из приятного расслабления.
Он записывает время – без пятнадцати три ночи. Слушает, потом начинает нетерпеливо сопеть. – Я все понял. Мне все ясно. До свидания. – Он ложит трубку. С пульта вызывает дежурную машину. – Алле. Шестнадцатый? Где сейчас?.. Ясно… Сгоняй на Чайковского в общежитие консерватории. Шумит там кто-то. Успокойте. Комендант на вахте встретит.
- Уверен: сейчас какого-нибудь бухаря из бабьей постели будем вытаскивать.
- В консерваторской общаге? Скорее курсанта, коли на то пошло.
- Сегодня четверг. Вряд-ли.
- В самоход пошел. Долго ли умеючи.
- Вряд-ли.
Так переговариваясь, два сержанта – Андрей и Игорь – входят в общежитие.
Комендантша, похожая на большую сосиську, завернутую в халат с птицами, ждет их в холле.
Почти уткнувшись носами в необъятный зад, сержанты, черепашьим ходом, поднимаются вслед за ней на четвертый этаж, пытаясь расслышать ее бубненье. – Прибежали студентки из соседней секции: крики там, говорят. Потом стихли. Я поднялась с ними. Сколько не стучалась – никто не откликается и не открывает. Сколько раз говорила: сдайте ключи от секций. Так нет же – запрутся на ночь. Мы, мол, боимся… Знаем мы эти боязни…
На лестничной площадке, куда выходят двери двух четырехкомнатных секций, пусто.
- Вот эта, - показывает комендантша на дверь.
Игорь, погасив вечную улыбку, стучит, Андрей, волнуясь, по-утиному переминается на месте.
За дверью не откликаются. Игорь стучит громче. – Откройте милиция!
На этот раз в тишине щелкает задвижка, слышатся шлепки шагов, ключ поворачивается и в распахивающейся двери появляется Майка с распущенными волосами. Она испуганно выговаривает. – Ну, наконец-то! Сколько можно вас ждать!
Игорь козыряет и представляется малопонятной скороговоркой. Вслед за девушкой они входят в секцию.
- Вы туда постучите, - показывает Майка на дверь напротив своей комнаты. – Там непонятное что-то происходит.
Андрей шагает к указанной двери, а Майка, тронув Игоря за рукав и косясь на комендантшу, шепчет. – А вы к нам зайдите. Мы тоже кое-что покажем. Еще похлеще.
Игорь, сбитый с толку неожиданным заявлением, шагает в темную комнату. Майка прошмыгивает вслед за ним, закрывает щеколду и включает свет.
На кровати стоит голая Олечка. Вытянув руки, она манит его. – Ну, иди же, иди! Иначе никогда ничего не поймешь!
Сзади на одеревеневшего милиционера прыгает Танюша, тяжело обвивается вокруг шеи. Волна волос падает на его лицо.
…Постучав, Андрей слышит за спиной хлопок закрывшейся двери, оглядывается и не понимает: Игорь вошел в комнату, но зачем закрылся?
Комендантша переводит вопросительный взгляд то на него, то на дверь.
Андрей по инерции стучит в дверь напротив, слышит за ней плаксивый голос. – Мы боимся! Кто вы? – Но уже не обращает на него внимание, а шагает к двери, за которой скрылся напарник.
Отстранив комендантшу, он прислушивается – за дверью возятся.
- Игорь! – кричит он.
Никто не отзывается.
Выждав секунду, сержант выдергивает из подсумка баллончик с газом, ударом плеча распахивает дверь и, очутившись в темной комнате, не может постигнуть смысла абсурдной картинки: в полумраке, голая девушка шагнула с кровати на пол, другая – маленькая и плотная, как бочонок, спрыгнула с плеч Игоря. Огоньки мелькнули у их голов.
Свет включается и слева, из-за двери, выглядывают еще две девушки.
Игорь, без фуражки, стоит посреди комнаты и ухмыляется.
Андрей никак не может сообразить что же в нем так поражает его. Пока не понимает: острые мохнатые уши.
Он тупо улыбается и роняет баллончик.
- Я сейчас, Андрюха, - улыбчиво говорит Игорь, поигрывая дубинкой. – Только вот фуражку подниму.
Он наклоняется и, неожиданно, с разворота, влепливает дубинкой напарнику в лоб. Тот взмахивает руками и падает в объятия комендантши, стоящей сзади. Путь становится свободен и сайманки накидываются на надсмотрщицу, сжимающую обеспамятевшего сержанта.
9
Адам входит в темную аллею и, миновав три здания псевдоклассического стиля с колоннами и лепниной по фасадам, оказывается у белеющего в темноте двухэтажного флигеля с непроницаемо темными окнами. Сбоку флигеля вход в подвал.
Адам обходит здание вокруг.
С обратной стороны к стене флигеля примыкает густой кустарник. Продравшись сквозь него, Адам ложится на спину, достает из нагрудного кармана сверкающее перо и ложит его на переносицу.
Набрав полные легкие воздуха, он медленно выдыхает. Его глаза закатываются, веки смыкаются, щеки и виски проваливаются.
Перо шевелится и, оторвавшись от переносицы, плывет вокруг флигеля. Долетев до черного входа в подвал, оно ныряет вниз.
Из замочной скважины несет холодом.
Перо начинает вертеться и, преодолевая сопротивление, влетает в отверстие. Таким же образом оно минуло вторую дверь и очутилось в вытянутом помещении, освещенном тусклым банным светом. По бокам тянутся длинные стеллажи с трупами.
Перо взмывает к потолку, раскрывается сияющим веером и становится похожим на перламутровую раковину. Потом ослепительно вспыхивает и в центре раковины появляется крутящийся шар с длинным отростком. Шар замедляет вращение и останавливается.
Это Адамова голова со столбом позвоночника и покачивающимся на синих венах сердцем. Оно истекает кровью.
Качая хвостом, голова плывет над стеллажами, орошая трупы кровью. У дальней стены она поворачивает к стеллажу напротив. Первый труп орошенный ею – мужчина со смятой грудью и животом – хрипит и поднимается. За ним шевелится молодая девушка с обожженным ртом.
Завершив круг и уронив последние капли крови из сморщившегося сердца, голова повисает у дверей.
Узкий проход заполняют натыкающиеся друг на друга мертвецы. Они тянут руки, шепчут, скребутся в металлическую дверь, а все новые, хрипя, соскальзывают со стеллажей.
Адам на ощупь снимает перо, опустившееся на лоб, и садится.
Лици его обретает нормальный вид, только глаза еще пьяно блуждают, а голова кружится.
Придя в себя, он ложит перо на прежнее место, встает, отряхивается и выбирается из зарослей. Под фонарем смотрит на часы: пять минут пятого утра.
10
Милицейский «уазик» мчится по прямой, как стрела, улице с бульваром посередине. Четверо сайманов, двое из которых Игорь и Андрей, цепко вглядываются в пустоту предутренних улиц.
- Человек! – кричит Игорь.
Автомобиль с визгом тормозит и, развернувшись, останавливается у тротуара. Сержанты, с дубинками наперевес, выскакивают из автомобиля и кидаются к длинноволосому человеку, стоящему под деревом.
Человек шагает им навстречу и ложит правую руку на грудь. Рука вспыхивает веерообразно и сержантов, и еще двоих, выскочивших вслед за ними, окатывает волна благоговенья. Роняя дубинки, они падают на колени и ползут к ногам Адама. Он отнимает руку от груди. – Сейчас уже не угадаешь, где встретишь своих детей, - говорит он и, наклонившись, треплет Игоря за сайманское ухо. Потом замечает огромную шишку на лбу Андрея. – Где это тебя угораздило, сынок?
- Разве это важно? – отвечает Андрей. – Я вижу вас – а остальное такая хрень!
Адам хмыкает, улыбается, потом суровеет. – Ладно. Хватит сантиментов. По пустым улицам носиться - много ума не надо. Сейчас поедем к одному подвалу: дверь вскрыть надо.
11
Адам открывает «дипломат» и критически разглядывает содержимое. Куча мятыъ денег не годится для задуманного.
Он рассортировывает купюры по номиналам, стягивает их резинкой. За вычетом серебра, меди и железных рублей, оказалось три тысячи триста рублей.
В полдевятого утра он входит в тесный зальчик сберкассы.
В казенном помещении пусто. Две кассирши, не замечая его, встревоженно переговариваются.
Сдав деньги и кинув новенькую сберкнижку в дипломат, он опять выходит на улицу.
Прохожие, как ни в чем не бывало, спешат по своим делам, наслаждаясь теплым сентябрьским утром.
Адаму становится скучно. Непрерывно скучая, он проходит целый квартал.
Вдруг, из-за угла, навстречу ему, выскакивает женщина в развевающемся плаще и босиком. Вслед за ней выскакивает мужчина. Он кричит. – Это мистификация, Алла! Чья-то нелепая шутка, Алла!..
Адам прибавляет шагу и, свернув за угол, чуть не сбивает пятящегося на него деда, в сбитой набекрень шляпе. Рядом, в телефонной будке, какой-то губатый, поминутно оглядываясь, крутит диск. Из-за дальнего угла дома выглядывают испуганные лица. В десятке шагов от Адама, под стеной булочной, стоит лавочка. На ней, слегка завалившись набок, сидит голая девушка с распущенными волосами. Тело ее меловой белизны, рот черен. На остановке стоит пустой троллейбус, за ним несколько авто с сиротливо распахнутыми дверьми.
Адам проходит мимо обмершего губатого к девушке, заглядывает в застывшие васильковые глаза, трогает обожженный до оскала рот, отмечая за спиной шум приближающегося троллейбуса. Достав перочинный нож, он протыкает свой палец и размазывает кровь по ледяной груди девушки.
Мертвая дергается, хрипит и рывком встает с лавочки.
Водительница трллейбуса, катящегося к остановке, открывает рот и ее лицо искажает гримасса ужаса. Троллейбус с ходу врезается в другой: стоящий на остановке. Слышатся крики.
Девушка идет наискосок, через улицу, натыкается на брошеный автомобиль и слепо шарит по лобовому стеклу, распахнутой дверце.
Адам провожает ее взглядом. Потом говорит себе. –«Пора!» – и, не обращая внимания на панику внутри троллейбуса, людей, пытающихся выбираться сквозь разбитые окна, водительницу, истекающую кровью в искореженной кабине, идет опять к сберкассе.
Полногрудая кассирша недовольно выговаривает ему. – Вы же только что положили.
Адам ухмыляется. – Мамаша, по улицам мертвецы разгуливают, а вы о такой ерунде печетесь.
Кассирша, потянувшаяся было за протянутой сберкнижкой, застывает. – Это вы так шутите? – спрашивает она и испуганно смотрит на соседку - крашеную брюнетку. Брюнетка смотрит на Адама. Ее рот дрожит.
- Ну.– утвердительно говорит он. – Шучу, - и загадочно улыбается.
Полногрудая, трясущейся рукой, пишет в книжке.
- Вы так больше не шутите! – говорит она с непреходящим испугом, выкладывая на стойку упаковки с деньгами. - А то тут с утра такие слухи. Не пойми что…
- То ли еще будет! – отвечает Адам весело, бросает тугие прессы в дипломат и выходит вон.
12
В холле областного управления государственной безопасности просторно и тихо. По правую сторону стоит несколько кресел, по левую – за полированным барьером, сидит человек в штатском костюме и очках. Человек вопросительно смотрит на Адама, в нерешительности застывшего у дверей.
- У вас какое-то дела к нам, товарищ? – вежливо спрашивает человек и указательным пальцем поправляет очки.
Адам, потупившись, подходит к очкарику и вздыхает. – Даже не знаю с чего начать, - он с сомнением смотрит на свой дипломат, ставит его на барьер, раскрывает и поворачивает к очкарику.
Гэбист с недоверием смотрит в дипломат. – Вижу что деньги, - он опять поправляет очки. – Ну и что?
- Это не деньги, - качает головой Адам. – Это тридцать серебренников. Это я Родину продал.
- Родину продали? – хмыкает очккарик. – Ну, а если без пафоса и по существу.
- Я на иностранную разведку работаю. Уже год. Это очередной аванс.
Адам втыкает взгляд в пол.
- Совесть заела, - бормочет он под нос еле слышно. – Ночами не сплю, - он поднимает глаза и пронзает гэбиста взглядом с застывшей слезой. – Ведите меня к своему начальству. Я больше не могу так!
Очкастый, посверлив его изучающим взглядом, кивает на кресло. – Присядьте. Дипломат оставьте. Вас позовут.
Гэбист поднимает трубку, что-то говорит в нее, захлопывает дипломат и ставит к себе на стол. За его спиной открывается дверь, входит человек и забирает дипломат.
- Пройдите туда, - говорит очкарик, кивая на дубовую дверь напротив.
За дверью, у маленького столика с телефонным аппаратом, сидит человек. Он молчаливым кивком отвечает на адамово «здрасьте!» и проводит по одежде Адама металлическим предметом.
- Пройдите за мной! – приказывает второй, стоящий поодаль, с дипломатом в руке.
Мужчина, лет пятидесяти, из-за своих усов похожий на моржа, захлопывает дипломат, отодвигает его в сторону и вопросительно поднимает брови, отчего морщины на его лбу складываются в гармошку.
- Я вас слушаю. Рассказывайте.
Адам нервно вздыхает.
- Не знаю с чего начать.
- Как. Когда. При каких обстоятельствах, - почти ласково говорит морж.
Адам бросает взгляд на графин с водой, стоящий за спиной начальника, и проглатывает комок. – Нельзя ли водички? Сами понимаете – волнуюсь.
- Отчего же, нельзя, - усатый поворачивается за графином.
В ту же секунду Адам хватает дипломат и кидает в голову моржа, с невероятным проворством вскакивает на стол и прыгает на плечи гэбиста.
Адам сидит на столе, а усач на полу, на корточках. Он поглаживает ухо и с недоверчивой радостью косится то на него, то на Адама.
- Значит, говоришь, звонками замучали. Что ж, верно. Бардак будет усиливаться.
Адам соскольвает со стола, смотрит на торчащие из-за него голову.
- Выползай, полковник!
Усач, сопя, поднимается.
- Садись, не стесняйся, - кивает Адам на кресло. Полковник послушно садится.
- Твоя задача – парализация всех видов связи: гражданской, воинской, какой там еще – ты лучше знаешь. Полная изоляция города. Следующая задача – захват пусковых шахт. Говоришь их двенадцать. Тогда скажи: если поднять их в воздух и взорвать, что будет?
Гармошка на лбу усатого сморщивается. – Это конец света, я полагаю.
Адам удовлетворенно кивает, садится гапротив гэбиста и озабоченно смотрит на его уши.
- Сколько, полковник, у тебя людей в здании? В твоем подчинении?
- Двенадцать.
- Хорошо. Сейчас ты по очереди вызовешь двух-трех, мы совместно обратим их, а дальше уж сам как-нибудь…
12
Адам вернулся домой в полдень.
В прихожей он щелкает выключателем, но свет не зажигается. Адам смотрит на лампочку и удовлетворенно хмыкает.
Он открывает потекший холодильник, смотрит на оплывшее масло, на колбасу, молоко и вспоминает , что не ел со вчерашнего дня, но чувства голода – нет.
Шум с улицы заставляет его подойти к окну.
Через улицу, визжащей стайкой в развевающихся халатах, несутся четыре девушки-продавщицы. Одна спотыкается, бегущая следом кидается на нее и девушки катятся по асфальту. Он с болельщицким азартом наблюдает за этой сценой, не сомневаясь в ее исходе.
- Что ж ты, дура, сопротивляешься! – говорит он с улыбкой и собирается отойти от окна вдруг, чувствует смертельную угрозу. Адам ложит руку на грудь – там, где перо – и с беспокойством вгляываетсяч в улицу.
Он не слышит звона разбивающегося стекла, но видит разбежавшуюся по нему сетку трещин. По голове ударяет, словно молотом, и его отбрасывает в угол, к холодильнику.
Горячие ручьи крови заливают глаза, но он успевает заметить раскрытое окно на четвертом этаже дома напротив.
С трудом достав перо, он прилепливает его к кровавому месиву на переносице.
Когда мрак рассеивается, перед мысленным взором раскрывается наплывающий город. Стремительно ориентируясь, он приближается к крыше нужного дома. На мгновение погрузившись в темноту вентиляционной шахты, он оказывается на кухне. Он не ошибся – окно распахнуто. Из кухни он вылетает в коридор и, далее, через распахнутую дверь, на лестничную площадку. Внизу, удаляясь, затихает топот ног.
Девушка, в джинсах, с болтающимся за спиной ружейным чехлом и черным платком, закрывающем нижнюю часть лица, выбегает во двор, распахивает дверь красного “Москвича”, кидает на заднее сиденье увесистый чехол и мгновенно вставляет ключ зажигания.
Ее прекрасные васильковые глаза в этом процессе не учавствуют – они мертвы.
По прошествии получаса Адам встает, моет лицо, обвязывает полотенцем сочащийся кровью лоб и выходит на улицу.
Из соседнего подъезда душераздирающе кричат, выбегают двое мальчишек с мохнатыми ушами. Пригнув головы, они волчатами смотрят на Адама. Он откидывает прядь и показывает длинное ухо. Пацаны теряют к нему интерес и скрываются в подъезде.
Из-за угла, визжа шинами, выныривает белая “Волга” и подкатывает к Адаму. Крепкий парень открывает дверцу и бухается в ноги. – Приказывайте, отец!
Адам садится на его место, окидывает взглядом рацию.
- Позывной полковника?
- Ключ.
- Твой?
- Мак.
- Ты – свободен.
Он кружит по городу, точно воспроизводя маршрут красного “Москвича”, пока не натыкается на него, стоящего с распахнутой дверцей у розовой трехэтажки.
Адам ставит “Волгу” рядом и выходит. Из-за угла выскакивает орущая ватага – десятка полтора человек. Трудно понять кто кого преследует. Часть оравы отделяется и устремляется к Адаму. Адам ложит руку на грудь и бегущие начинают спотыкаться, падать на колени и ползти к нему. Передняя из ползущих – блондинка в изодранном в клочья платье, перемазанная кровью и слезами – вопит. – О-отец наш!
Он отнимает руку и, не обращая внимание на экзальтированную толпу, огибает дом и идет к подъезду. Поднявшись на второй этаж, он видит раскрытую дверь и ноги, торчащие из нее.
Девушка лежит, уткнувшись в пол.
Адам переворачивает ее на спину и заглядывает в тусклые глаза. Склонившись, прикладывает ухо к груди. Девушка не дышит.
Он втаскивает труп в квартиру, ложит на диван. Низ лица девушки, от носа, прикрыт черным платком. Адам не снимает его, зная что там увидит. Достав нож, он садится на краешек дивана, протыкает свой палец и капает кровь на посиневшую шею. Труп дергается, хрипит, начинает моргать глазами.
- Ты зачем в меня стреляла? – спрашивает Адам.
Черный платок шевелится еле заметными толчками. Девушка что-то шепчет.
Адам капает еще кровью и склоняется к самому лицу.
- Зачем ты стреляла в меня? – опять спрашивает он.
- Я ыполняла … олю, - глухо, с остановками, шепчет она.
“Выполняла волю” – догадывается Адам.
- Чью волю?
- Ее иня… нельзя сказать.
“Имя!”.
- В чем смысл этой воли?
- Ты ли это… у-узнать.
- И ты узнала?
- Ты жиу… Ты – здесь… Ты нашел иня… Ты – отец сайнанов.
- И что же дальше делать?
Шепот опять стал неразборчив.
Адам расстегивает ее рубаху, мажет грудь сочащейся из пальца кровью. Девушка рывком садится. Ее широко раскрытые глаза начинают сиять.
- Я должна гыть с тоой… осегда!
- Быть со мной всегда?
Девушка кивает и рывком встает на ноги. – Ты схас иня… от огребения.
- Я что? – Адам на секунду задумывается. – Я спас тебя?
- Да. – говорит девушка.
- Она уже ждет нас. Я – Лилит.
- Лилит?
- Я дочь ее и челоэка.Она счытала что я ыжыу здесь. Но нет. Я не огу здесь дышать. Усе горит. Кроклятое железо… Ты сделал то, что должна гыла сделать я. Когда усе кончится, я рожу ноую жизнь. Ты уне поножешь.
13
На окраине города Адам останавливает машину. Лилит сидит рядом, не мигая смотрит вдаль и если бы не слабое шевеление платка, прикрывающего рот, можно было подумать, что она опять мертва.
Адам включает радио, слышит в железной коробке шуршание эфира.
Полковник откликается сразу.
- Я – Мак. В какой стадии дело?
- Через полчаса будет отправлена последняя группа. Остальные одиннадцать в пути.
- Когда ждать активного результата?
- Если по максимуму, то группа номер шесть – у нее самая дальняя точка – будет на месте через два часа. Добавим три часа на подготовку и координацию. Если исключить форс-мажор, готовность будет примерно через пять часов.
- А если не исключать?
- Если не исключать? – в рации замолчали. – Вы имеете ввиду что где-то окажут сопротивление?
- Да. И шахту не удасться захватить.
- Одна-две – не имеет значения. Удар все равно будет уничтожающий.
- Тогда конец связи. Прощай полковник.
- Рад был вам помочь, отец. Прощайте!
На гребне сопки, у въезда на заброшенную дорогу мотор глохнет. Стрелка бензина показывает ноль.
Дальше они идут пешком.
Лилит еле передвигает ноги, часто спотыкается. Два раза Адам подпитывал ее своей кровью. Когда, уже в сумерках, они добираются до развилки у трех распадков, Лилит падает и адамова кровь больше не помогает.
Он взваливает холодное тело на спину, и поднявшись наискосок оврага, находит еле заметную тропу.
Выйдя к плантации, он видит над ее дальним концом розовое сияние.
Сгорбившись под тяжестью, ставшего ледяным, тела, с подкашивающимися ногами, он, наконец, добирается до противоположного края планатации и обессиленно роняет труп, холод которого стал невыносим, а тяжесть – неподъемна.
14
Дверь хибары раскрыта настежь. Ослепительное магматическое сияние, исходящее из ее нутра, обливает розовым светом траву, деревья ближнего склона, стену конопляных растений.
В этом сиянии появляется фигура: меднолицый старик.
- Дочь! – кричит он и простирает к ним руки.
Труп Лилит поднимается в воздух и вплывает внутрь.
За ней, выпорхнув из адамовой куртки, плывет сияющее перо.
Адам оборачивается, бросает прощальный взгляд на сопки, звездное небо и, поднявшись в воздух, тоже плывет к двери, увеличивающейся до размеров триумфальной арки.
Неведомая сила подносит его к Лилит, неподвижно висящей в сверкающем паре. Откуда-то сверху приближается старик. Он снимает с ее лица платок, открывая обожженый безгубый рот, проводит рукой по телу девушки и одежда, истлев, облетает черными хлопьями. Тоже он проделывает и с Адамом – тонкий жар бежит по коже, его глаза закатываются.
В руках старика появляется резец, сверкающий как алмаз. Он втыкает его в грудь Лилит, и вскрыв ее, вынимает ссохшийся комок сердца. Он тыкает резец под ребро Адама и в открывшуюся рану вталкивает сердце Лилит.
Подняв голову, старик складывает ладони рупором и кричит. – Гека-та!
Ему отвечает дальнее эхо.
Из пара вылетает сверкающее веретено, внутри которого стоит карлица с оскаленными зубами и в пурпурном плаще.
Веретено зависает над Лилит и Адамом, переворачивается так, что лицо Гекаты смотрит вверх. Ее тело дрожит и громовый голос трубит. – Йа-Хэ-Вэ!
Веретено переворачивается еще раз, и Геката обращается лицом вниз. – Хэ-Йа-Вэ!
Веретено встает вертикально. – Вэ-Йа-Хэ!
Геката вскидывает руки и исчезает в веерообразном сиянии.
15
Когда грохот утихает, становится тихо и непроницаемо темно.
16
Кругом, насколько хватает взгляда, чернеют выгоревшие сопки. Дно реки, в которой когда-то была вода, тускло блестит сгустками оплавившегося галечника. Пепел, клочьями падающий сверху, постепенно гасит этот блеск.
Одна деталь вносит диссонанс в общую гармонию смерти: хибара.
Адское пламя ядерного взрыва опалило ее бока, но само сооружение, невзирая на видимую хлипкость, стоит неколебимо, защищенное заклинаниями.
Внутри, в воздухе, неподвижно висит тело Адама. Голубое сияние, исходящее от него, обливает мертвенным светом полопавшиеся от времени бревенчатые стены и истлевший труп на полу, бывший когда-то светловолосой Лилит.
17
Он вскрикивает от боли.
Больно затылку. Больно лопаткам, ягодицам, пяткам.
Глаза открываются и медленно фокусируютя на зеленом свете, льющемся сверху. Уши слышат птичье щебетанье.
Он как будто в яме: по стенам висят мочалки корней, две толстые лианы свешиваются из дыры сверху.
Он садится и оглядывается.
Рядом чернеет скелет.
Череп рассыпался в пыль, едва он до него дотронулся.
Совсем близко, вверху, щебечет птица.
Он встает на ноги, потягивается, хрустя когтями, вцепливается в лиану и по-обезъяньи вскарабкивается вверх.
Выбравшись, он цепенеет, ослепленный солнцем, зеленью, одурманенный запахами, оглушенный гамом потревоженных птиц.
Когда оцепененье проходит, он чувствует жажду. Принюхавшись к ветру, он пытается уловить влагу. Потом идет, раздвигая папоротники, путаясь в лианах, свисающих с высоких деревьев.
Под ребром в правом боку иногда покалывает.
Истомленный солнцем и жаждой, он останавливается, отирает пот, заливающий глаза, раздвигает кусты и перед ним, внизу, открывается лесистая равнина с клубящимся на горизонте облаком и широкая лента реки, отделенная от него пологим спуском с островами кипарисовых деревьев.
Спускаясь к реке, он чувствует под правым ребром жжение. Там надулся волдырь.
Он трогает полупрозрачную шишку с темным головастиком внутри и первобытное удивление искажает его лицо. И вдруг, очертя голову, он бросается вниз, к реке.
Он выходит из воды и тут же падает, подкошенный электрическим ударом боли.
Очнувшись, в поту и тряске, он обнаруживает на месте волдыря непрерывно растущий слизистый шар размером с голову. В нем что-то шевелится.
Пытаясь защититься от неведомой напасти, он ползет и теряет сознание.
Разлепив тяжелые веки и приподняв голову, он видит мокрую девушку, зививающуюся рядом с ним. Девушка беспрестанно икает и ползет к воде.
18
Она божественна, вышедшая из вод.
Ее кожа, покрытая бисером стекающей воды, нежна и имеет перламутровый оттенок.
Девушка откидывает волосы, облепившие плечи и грудь, и ее васильковые глаза встречаются со взглядом мужчины, лежащем на берегу. Она изумлена. Руки шарят по телу, что-то ища, и прикрывают: одна – грудь, другая – низ живота.
Он не знает слов и его волнение прорывается восклицанием. – Эва!
Девушка, как умная собака, склоняет голову набок и повторяет. – Эва!
Он хочет подняться, но боль в боку не позволяет сделать это. Он стонет и жалобно смотрит на нее.
Девушка на цыпочках подбирается к мужчине и пугливой Венерой склоняется над ним. Он, прикрыв глаза, потирает кожу вокруг раны и постанывает. – А-а! А-а!
Девушка опускается на колени, повторяет за ним. – А-а! А-а!
Она гладит его живот.
Он забывает о боли, открывает глаза… и… видит зверя столбиком восставшем из темного леса под собственным животом.
Девушка пальцем качает этот столбик и говорит. – Эва!
Он, в смуте противоречивых чувств, хочет рыкнуть, но в боку становится больно и он опять смыкает веки. Потом вцепливается в ее ладонь, проводит круг на собственном животе и говорит, словно убаюкивая ребенка. – А-а! А-а! А-а!
Вышедшая из вод гладит его живот, «акает» за ним, потом вдруг склоняется и начинает по-кошачьи лизать его рану.
Сверху, с нарастающим шелестом, проносится ветер. Набегает тень. Вдалеке начинает катать свои бочки гром.
Чернильная туча стремительно заволакивает небо. Шквалистый ветер ударяет по верхушкам кипарисов, добирается вниз: до папоротников и травы; морщит воду в реке.
Сверкает молния и над головами оглушительно бабахает гром.
От испуга девушка тыкается под бок мужчины и вопит.
Где-то за поворотом склона трещит и оттуда несет дымом.
Он приподнимается на локтях – боли нет. Вскочив на ноги, он увлекает девушку в папоротники, под кипарисы.
Мимо, с каждой секундой густея, несутся клубы дурманящего дыма. Мужчина закрывает глаза, вдыхает раз, другой, и… внезапный смех девушки отдаляется и гаснет, а в голове словно разверзается грохочущая горная река, несущая гальку слов, обломки понятий, листву образов, ветви воспоминаний.
Поток мгновенно пролетает горные кручи и, расширившись, выбирается на равнину, где спокойная упорядочивающая сила размещает все по своим зыбким горизонтам: камни остаются на дне, листья – на поверхности.
Он открывает глаза и говорит. – Я – Адам!
Он смеется во все горло.
Рядом на боку лежит девушка. Она обессилела от смеха. Ливень хлещет ее по лицу.
- Лилит? – спрашивает Адам, протягивая руку и помогая ей подняться. Он усаживает ее рядом.
- Лилит? – попугайчиком повторяет девушка.
Адам откидывает мокрые волосы с ее щеки и говорит, заглядывая в васильковые глаза. – Лилит, это я – Адам!
Лилит молчит.
- В тебе есть ум? – спрашивает Адам.
- Ум? Адам? – передразнивает она и слизывает воду, текущую по его щеке.
- Я хочу любви, Лилит! Ты хочешь любви, Лилит?
- Хочешь? Хочешь? – кукушкой передразнивает Лилит.
Рука Адама скользит под живот девушки, нежной горстью сжимает гладкий бугор и погружается в заветную складку.
Отвечая, девушка поднимается на корточки, ложит свою ладонь поверх адамовой и говорит, подражая баюканью. – А-а, а-а, а-а!
Адамов палец продвигается ниже и… не находит того, что должно быть у женщины. Недоумевая, он ложит девушку на спину и видит между ног… маленький цветок василькового тона и… и больше ничего не было в этой ладье.
- Как?! – ошеломленный Адам трогает цветок. – А где же?.. – он растерянно смотрит на девушку.
Лилит хватает его за руку, тянет к своему бесполезному цветнику, а он безвольно подается вслед за ее рукой, предавшись тупому недоумению, смешанному с обидой.
«Лилит родит новую жизнь» – вспоминает он, не представляя своей роли при этом.
Вдруг девушка начинает дрожать. Она вскакивает и,встает перед Адамом, широко расставив ноги. Раздвинув складку, она дотрагивается до цветка и тут же отдергивает руку, словно ее ужалили.
- А-а-а! Эва! Эва! – девушка округляет глаза, тыкает в цветок пальцем, и вдруг, вцепившись в адамову руку потянула ее к лону.
Адам берется за головку цветка, тянет к себе. Лилит горячо кивает, бормочет. – Эва! Эва! – потом закрывает глаза и сжимает зубы.
Адам дергает.
Девушка вскрикивает, вжимается ладонями в пах и падает на спину, оставляя Адама с окровавленным цветком в руках.
19
Живот девушки ходит ходуном, лоно чавкает и раскрывается, выплевывая шевелящееся слизистое существо. Расширяясь все более, оно с механической последовательностью выплевывает, по две, по три, все новых и новых тварей.
Когда лоно становится похожим на разинутую пасть гиппопотама, ногу Адама лижет волна растекающейся сукровицы, кишащей насекомыми и гадами. Он сбрасывает оцепенение ужаса. Вскакивает и хочет бежать, но его сбивает очередная волна извивающихся существ. Адам тыкается лицом в парящую густопахнущую магму, вскакивает и тут же его накрывает следующая волна, извергнутая рыгающей пастью. Ее края уже теснят трещащие кипарисы.
Он выныривает из липкой вони. Поток крутит его и разворачивает лицом к валу скользких людских тел, изрыгаемых лилитовой пещерой. Визжа, они стремительно катятся к нему.
Отчаяние придает ему силы.
Адам рыбой выпрыгивает из потока, вцепливается в куст и верещащий поток проносится мимо, к закипающей у берега реке.
Он перехватывается за следующий куст, за свесившуюся ветвь дерева и достигает сухого раньше, чем приходит новая, еще более чудовищная волна.
Он бежит, ничего не видя перед собой, не чувствуя ветвей, хлещущих по лицу, не слыша треска валящихся кипарисов. Бежит до тех пор, пока не влетает в какие-то заросли, и запутавшись, валится в них, скребя грудь с выскакивающим сердцем.
20
Придя в себя, он обнаруживает, что лежит на спине, над ним, почти смыкаясь, стоит стена конопляных растений. Спину давит. Он не сразу понимает, что это рюкзак, висящий у него за плечами.
Адам встает. Пережидает радужные круги перед глазами и выбирается из зарослей.
Оглядевшись по сторонам, он понимает что это то место, где он, не удержавшись, «приколотил пяточку» и курнул.
Ни кипарисов, ни огромных папоротников, никакой иной экзотики вокруг нет. Он прислушивается, но ничего кроме птичьих голосов не слышно.
Он скидывает рюкзак, садится, достает сигареты и закуривает. Потом извлекает из кармана приличных размеров «баш», мнет его, нюхает и долго разлядывает, испытывая смешанное чувство наслаждения и ужаса. Вдруг вспоминает о хибаре и, накинув рюкзак, крадучись идет вверх.
За изгибом зарослей стоит развалюха с распахнутой дверью. Тумана нет.
Превозмогая страх, он приближается и заглядывает внутрь.
Толстый слой пыли лежит на полу, дальний угол загораживают обломки стропил и остатки сгнившей крыши.
И больше ничего!
Адам облегченно вздыхает и улыбается. – «Вот это кайфец!».
На остановке он почти нос к носу сталкивается со стариком.
На этот раз дед трезв, а седой ежик прикрывает фуражка лесника. Он громко и безжалостно стыдит какую-то бабу, держащую в руке с десяток неизвестных Адаму веточек. Потерявшаяся тетка не знает куда сунуть злополучный букетик.
Адам делает вид что не узнал старика и думает о причудах собственной психики, выбравшей для апокалиптических грез столь прозаичную персону.
В автобусе он обмозговывает одну и ту же мысль: «Дунуть» сегодня или нет? «Дунуть» одному или позвать Олечку?
Дома Адам скидывает рюкзак, пропотевшую рубаху, умывается, потом идет к трельяжу, где стоит телефон. Сняв трубку, он набирает номер олечкиной общаги, и, ожидая пока ее позовут, разглядывает себя, голого по-пояс, в зеркале.
По привычке он запускает пятерню в длинные волосы и откидыват их за уши.
Олечка целую минуту бьется с молчащей трубкой, но в конце концов со злостью шипит в нее. – Адам! Ты – свинья!
Она бросает трубку и уходит к себе.
Откуда ей знать, что в этот момент Адаму уже не до нее. Ему вообще не до кого.
Просто он стоит перед трельяжем. Левая рука сжимает пикающую трубку, пятерня правой воткнута в волосы.
Он стоит так уже целую минуту, не в силах отвести глаз от своих длинных, мохнатых, с алеющими кончиками, ушей.
Посвящается конопле.
(Время действия: 1989 год. Провинциальный город)
Фамилия Коляна была Адамов и кличка «Адам», прилипшая к нему с детства, заменила имя.
Живя на окраине города, и имея, вдобавок, склонность к одиночеству, он пристрастился бродить по окрестным сопкам, удаляясь с годами все дальше и дальше, и повзрослев, по сезонам ходил то за папоротником, то за земляникой, то за грибами, то за шиповником, а также за лимонником, калиной и прочим.
Восемь лет назад он впервые попробовал гашиш и вектор его поисков круто изменился – главной страстью стал поиск «пятаков», а другие плоды земли служили теперь удобной ширмой.
В отличие от малолеток, он был осторожен и знал меру. Круг друзей, отдававших дань зелью, был узок и жил он, не вызывая подозрений ни стукачей, ни любопытных бабок с околоподъездных скамеек.
В обществе всегда циркулируют какие-нибудь легенды – большие (если можно так выразиться), о которых знает каждый, и специфические – волнующие лишь посвященных. Легендами местных любителей кайфа были заброшенные деревни.
Деревни эти зарастали коноплей в таких масштабах и первобытном буйстве, что все культурные «пятаки», даже самые обильные, по сравнению с ними были детским лепетом.
Адам к этим легендам относился скептически, пока не побывал в одной такой деревне. Масштабы и нетронутость увиденного ошеломили его.
На следующий год оказалось, что деревня эта уже не тайна, и по слухам, «спалили» там кого-то, и стали туда наведываться конные разъезды деревенских, а что это такое кое-кто уже знал: в лучшем случае – битье до потери памяти, в худшем – ментовка и за ней – «зона».
Адам ни в коей мере не относил себя к когорте камикадзе, да и серьезно на эту деревню никогда не ставил, во-первых, из-за ее удаленности, во-вторых, памятуя об изречении: тайна лишь тогда тайна, когда ее знает один, да и тот в могиле. По поводу «могилы» мудрецы, может, и перегнули палку, а вот «один и живой» в самый раз было бы.
Два года назад он провел эксперимент, посеяв весной, в укромном месте, семена конопли, но результат был обескураживающий: не взошло ни единого кустика.
Это растение, вызывавшее в нем мистический трепет, заросли которого он чуял за версту, и которое боготворил, имело одну особенность. Оно любило всяческое дерьмо. И поэтому посадка плантации, как Адам понял позднее, упиралась в очевидный тупик: чтобы растение выросло – нужно дерьмо, где есть дерьмо – растение уже есть. Но все дерьмо скапливается вокруг человека и его скотины, а там трутся такие же как он и менты. Круг замыкался и спасала только заброшенная деревня.
1
Адам сидит на лавке, дожидаясь пригородного автобуса. Рядом стоит тяжелая сумка с лимонником, ноги гудят от трехчасового лазания по крутым склонам.
Подходит дед с седым ежиком на голове. Он пьян, просит закурить. Потом садится рядом и ударяется в воспоминания «как раньше было».
Адам, вежливости ради, поддакивает стариковскому трепу, слушает вполуха, но настораживается, когда дед говорит, мол, заимка когда-то у него была: коровы, овцы, улики. Все сгинуло. Пришли «нспектора» – опечатали. Мол, частную собственностьв трудовом государстве развел… Сруб разобрал – продал, и улики продал, а куды их девать?.. И отец мой, покойник, тама жил, и братаны его. Целый хуторок, считай, был, а теперь…
Дед махнул рукой и выматерился.
- А где это? – осторожно спрашивает Адам.
- Д-а, тама, - дед неопределенно машет рукой, - за Сомовым озером.
Адам лихорадочно придумывает наводящий вопрос.
- А там же дорог нет!
- Как так нет! А по верху! Она и сейчас, верно, есть. Заросла может. Да не-е. Угадать можно.
- Это не в том распадке, где осиновая роща? – хитрит Адам.
- Ну-у нет! Две сосны там стоит. Лет им по триста. Да они и сейчас там стоят. Куды им деться.
- А когда это случилось все?
- В шестьдесят четвертом ли-што ли! А ну их к едрене-фене!..
Дед после сказанного сгорбился, присмурел и на продолжение разговора больше не откликнулся.
Подъехал автобус.
Адам все час десять минут пути проворачивал в уме стратегию поиска.
Сомово озеро, тянувшееся под грядой сопок, он знал. И дорогу эту – заброшенную, с еле заметной колеей – тоже. Знал, что в первых четырех распадках быть ничего не может. Эти распадки были его открытием и тайной, и каждую осень он собирал там лимонник и дикий виноград. Дальше начиналась «терра инкогнита»
2
Почти незаметная колея, существовавшая, видимо, благодаря охотникам, приводит его в узкую долину между сопок и исчезает на зеленом лугу у трех распадков.
Адам сидит, по-турецки поджав ноги, жует бутерброд с колбасой и запивает чаем из термоса. Он рассеянно поглядывает на склоны с проплешинами пожелтевшего березняка и осинника.
Распадок справа невелик и просматривается насквозь. Сосен в нем нет.
Другой распадок открывается глубоким оврагом с мочалками корней в песчаных боках и завалами гнилого древья вдоль русла.
Вход в левый распадок зарос густым кустарником и молодыми березами-осинами. Что там за ними – не видно.
Поев, он кружит около этих зарослей, пытаясь обнаружить хоть какой-то намек на прошлое человеческое присутствие. Потом отбрасывает сомнения и углубляется в кустарниковые джунгли.
Это продирание, кажется, никогда не кончится. Обзора нет и единственный указатель направления – уклоны.
Перемахнув через овражек, он пробивается сквозь заросли багульника и оказывается в сквозном редколесье с нитями летающей паутины. Отирая пот, Адам огллядывается и не верит собственным глазам: вдали, между стволов берез, виднеются две сосновых верхушки.
С громко стучащим сердцем, поминутно смахивая липнущую к лицу паутину, он почти бежит к заветным знакам.
Березняк кончается и сразу открывается: два черных столба, обозначающие несуществующие ворота, гниль завалившегося забора и дальше – стена сизых, покачиваемых ветром, зарослей.
Две сосны молчаливыми стражами возвышаются над заветной плантацией.
Под копчиком Адама сладко ноет. Ему кажется что поляну, отделяющую березняк от плантации, он перелетает по воздуху и, опомнившись, уже стоит у вожделенных растений, не смея верить в такую удачу. Наклонив одно из них, он разглядывает бисеринки смолы, густо обсыпавшие пахучие ветви, вдыхает будоражащий аромат, и испытывает чувства любовника, снимающего последние одежды с желанного тела.
Он тут же принимается за работу и снимает с рук один и другой раз. Довольный результатом, он решает обойти плантацию вокруг: определить размеры и, самое главное, проверить: не был ли здесь кто-нибудь до него. Не утерпев, он приделывает маленькую «пяточку» и, раскурившись, дожидается прихода эйфорической волны.
Вглубь распадка заросли тянутся метров на триста. Адам, дойдя до конца, удовлетворенно отмечает что «тертых» кустов нет и, намереваясь обойти плантацию с другой стороны, сворачивает и застывает в некоторой растерянности.
Невидимый ранее из-за двухметровых растений, перед ним предстал то ли сарай, то ли амбар, с проваленной крышей, с бревенчатыми стенами, поросшими мхом. Вокруг него стелится туман никак не вяжущийся с ветерком и послеполуденным солнцем.
3
Адам стоит у самой кромки тумана и не решается двинуться дальше.
Он бросает взгляд на полуоткрытую дверь хибары и она, вырастая в размерах, притягивает его к себе.
Ноги Адама, отяжелев, сами собой шагают в туман и он, против желания, направляется к развалюхе и, наклонив голову, входит в низкую дверь.
Свет, проникающий сквозь пролом в крыше, освещает пространство у самого входа. Толстый слой пыли, испещренный шагами похожими на птичьи, подается под адамовыми ногами, в воздух взлетают пушистые хлопья и плывут в сумеречную глубь сарая.
Заслонясь от света, он всматривается в сумрак и ему становится тоскливо до тошноты от пугающей непонятности увиденного: в самом углу, в маленьком креслице, рядом с таким же маленьким матрасиком, спиной к нему сидит… сидит в пурпурном халатике и видна куриная нога, это, что сидит, медленно поворачивает голову, растущую на глазах, и поворачивает ее.
Адам с ужасом смотрит в черное лицо с оскаленными зубами.
Существо соскальзывает с креслица.
Лицо Адама дергается, жилы на шее и руках вздуваются. Он валится набок, вздымая тучи пыли, и его тело бьет сильнейшая судорога.
Большеголовое существо подбегает к нему на своих куриных ножках, вскакивает на голову и, завертевшись волчком, ввинчивается в лоб.
Обливаясь потом, с выпученными глазами, он орет. – Геката! Я – твой! Я только твой, Геката! Ничей больше! Больно, Геката! Пуст…
Он внезапно затихает, словно подавившись.
4
Очнувшись, Адам отряхивается от пыли, достает из рюкзака хлеб, колбасу, ложит около пустого кресла и выходит.
Он обходит плантацию и попадает на еле заметную тропинку, которая выводит его к лужку у трех распадков.
Адам идет по гребню сопки, принюхиваясь к ветру. Почуяв едва уловимый запах, останавливается. Ветер крепчает, наполняется благоуханиями. Адам вдыхает его полной грудью и идет вниз, к реке.
На берегу валяется старое байдарочное весло, два бревна. Он сдирает несколько виноградных лиан, связывает бревна в подобие плота и, оттолкнувшись от берега, плывет.
Река медленно влечет ненадежное судно. Адам, балансируя веслом, стоит на плоту и вглядывается в прибрежный лес.
Когда солнце, садясь, вызолотило верхушки сопок, он замечает в глубине прибрежного леса круглую фанзу с плетеным забором вокруг, коз, пасущихся рядом.
Присев на колено, он гребет к берегу.
Тряпичный полог фанзы откидывается и оттуда выходит меднолицый старик с монгольским лицом. Он глядит в Адама глазами-щелками, жует губами и жестом приглашает внутрь.
Плошка, чадящая на стене, еле разгоняет сумрак. Посредине фанзы стоит тренога с чугунком.
Старик усаживается на подобие лавки, вкруговую опоясывающим фанзу, кивает Адаму садиться рядом и раскуривает трубку. Сделав несколько затяжек, он говорит:
– Человек. Давно человек здеся не видел. А он когда-нибудь да появится. Кудай ему деться! Земля хоть большой, но не так чтобы очень.
Адам слушает, но говорить не может.
Старик протягивает ему трубку. – На. Оживись.
Адам затягивается раз, другой и дурманящий дым, в котором сосредеточены вытяжки всех мыслимых и немыслимых растений, погружает его в розовый туман, и тут же голова делается ясной, а уста размыкаются.
Он эйфорически улыбается и, влюбленно заглянув в стариковские глаза, протягивает ему трубку.
- А где же я нахожусь? И кто вы такой, дедушка?
- Да неуж-то не узнал? – старик отвечает уже и голосом другим и акцента восточного нет. – Вот чудак-человек! А разговор о заимке помнишь?
Адам задумывается, потом пожимает плечами и улыбается. – Нет. Не помню.
Старик опять протягиваеет ему трубку.
И еще раз в адамовой голове прояснивается, и память в полном объеме ворачивается к нему. В мгновение вся жизнь проносится перед ним и, выпукло, последние события с кошмаром на заимке. Он стонет как от зубной боли и валится на топчан. – Я видел ее! – кричит он. – Я видел...
Старик с неожиданной резвостью вскакивает на ноги и прерывет его. – Не говори имя! Нельзя! Табу, дурной твой башка! Бери трубка! Кури еще!..
Он вставляет трубку между клацающих зубов Адама и заставляет затянуться, глубоко и несколько раз.
И тут новая и совершенно хрустальная ясность нисходит на Адама. Вся прежняя жизнь сцепляется с недавним кошмаром в естественную и непугающую связь и та, имя которой табу, становится не страшной, но влекуще-загадочной.
Тело его легко, как пушинка, и окажись он сейчас на воде, то и пошел бы по ней «яко по суху».
Он опять садится, всматривается в старика, стоящего над ним, и сквозь монгольское лицо видит другое – поминутно проступающее под первым.
- Да, дедушка, я узнал тебя. Мы говорили с вами на остановке.
- Вот и хорошо.
Старик опять устраивается на топчане.
- А зачем ты, дедушка, направил меня в распадок?
- Она приказала.
- Почему?
- Ты много раз близко ходил. О близком думал. Ей такой и нужен.
- Зачем?
- На свете мал-мало баланс поправить. Или нарушить. Смотря каким глазом взглянуть.
- Баланс чего?
Старик очерчивает в воздухе круг. – Всего.
Адам смотрит в потолок и ежится. – А сама она этот баланс поправить не может?
Старик качает головой. – Никак не может. В деревне еще, мал-мало, куда ни шло. А в городе никак нет. Железа много. Железо силу забирай. Никак она не может. А я уже устарел совсем – никудышный слуга. А Лилит пропала.
- Какая Лилит?
Старик продолжает без видимой связи. – Ты будешь отцом сайманов. Лилит ищи среди мертвых.
Старик откидывает полог и они выходят наружу.
Под звездным небом густо синеет притихший лес, под плетнем спят козы и сталью отливает гладь реки.
Он протягивает Адаму сверкающее перо, похожее на птичье.
- Теперь ты сайман. Иди, сайман, в город!
5
Странно горят уши.
Войдя в квартиру, он откидывает длинные волосы, и смотрит в зеркало. Уши удлинились, а их острые концы обросли щетиной.
Он щупает их. Ухмыляется. – Я – сайман. Отец сайманов.
Звонит телефон. Адам нехотя отходит от зеркала и снимает трубку.
Это его новая пассия Олечка, «снятая» пару недель назад в кабаке и по причине женского нездоровья не показывающаяся уже дней пять.
- Адам, - говорит трубка. – Привет! Ты как?
- Ты как?
- Я – в порядке. Ты куда запропастился?
- Общался с природой.
- И толк вышел?
- Еще какой! Ты не поверишь.
- А со мной пообщаться не хочешь?
- Спрашиваешь.
- Я, собственно, звоню из автомата у твоего дома. Пробегала тут мимо…
- Что ж не заходишь?
- Ну-у. Кто его знает. Вдруг попаду в глупое положение.
- А именно?
- Я почти неделю у тебя не была. Может ты еще раз в кабачок сходил.
- Ах, вон ты о чем. Нет – в кабак я больше не ходил.
Повисев немного на Адаме, Олечка, с сумкой через плечо, исчезает в ванной. Оттуда она выходит в длинной рубахе на голое тело. В зале бросает сумку и вещи на кресло.
Они лежат на разложенном диване. Адам тянется к тумбочке за презервативом.
- Сегодня можно в меня, - останавливает его Олечка.
- Бесстрашная ты моя.
- Хочу чувствовать тебя всего.
Она впускает его в себя.
Адам, над ней, улыбается. Потом откидывает прядь с уха. В глазах Олечки двумя темными пятнами застывает ужас.
- Что это!? – вскрикивает она и делает попытку высвободиться. Но Адам, схватив ее руки, распинает на диване. – Это называется «полюбите нас черненькими». Я – сайман!
Он наваливается на нее всем телом.
Олечка, недвижимая, лежит на диване, Адам, с сигаретой, - на кресле рядом. Он наблюдает как ее уши растут, острятся и покрываются щетиной.
Очнувшись, подружка сползает с дивана, припадает к его ногам и лобызает их.
- Теперь уходи, - говорит он. – Ты знаешь что тебе делать.
6
Узкий коридор Дворца культуры с дверями гримерных по бокам забит разряженной молодежью.
Жорика Адам находит у входа на сцену. Отчаянно жестикулируя, тот что-то доказывает девице в купальнике.
Адам пробивается к нему.
Лицо Жорика красное от гнева. – Я тебя последний раз спрашиваю: «бюз» снимешь?
Девица, глядя в пол, отрицательно качает головой.
Жорик вертит по сторонам пунцовым лицом, призывая в свидетели гудящую толпу. – Ты что, не понимаешь? Люди деньги заплатили!
- Не сниму, - упрямится девица, не поднимая глаз. Кажется, она готова разреветься.
- Ну ты ду-ура! А зачем соглашалась раздеваться?
Девушка пускает слезу. – Я боюсь!
- Чего боишься!? – кричит Жорик.
- Жора! – кричат из другого конца коридора и, расталкивая толпу, к Жорику прорывается длинноносый с красными глазками.
- Жорик, чего мозг сушишь! Хоть одну сиську кто-нибудь покажет? Уже башли назад требуют!
Из зала доносится подтверждающий свист, кричат. – Козлы! Секс давай!
- Ну! – скрипит зубами носатый.
- Хрен с ними! Кто будет *****аться, деньги ворачивай!
Носатый сжимает губы в узкую ниточку. – Ну, Жорик! Чтобы я когда-нибудь с тобой еще раз связался!..
Он мерит девушку уничтожающим взглядом. – Понабрали тут мокрохвостых!
- Ну, ты же сам видишь, - разводит руками Жорик. – Что с нее, дуры, взять!
- Да сосали бы вы все! – носатый разворачивается и, работая локтями, ввинчивается в карнавальную толпу.
- Идиоты! Не с кем дела сделать! – Жорик мечется по гримерной, как броуновская частица, махая руками. – Что за город! Что за необязательность! Один напился, у другого бабушка при смерти, третьей мама раздеваться не велит! Я херею!
Адам курит, оседлав стул. – Жорик хватит стонать.
- Хватит, хватит! Сейчас Слон кассу принесет. Посчитаем – может плакать придеться.
- Выкрутишься. Первый раз что-ли.
Жорик перестает носиться и усаживается на подоконник. – Если нечем будет заплатить ребятам из атлетклуба, это будет коррида.
- Ну, навалят ******** немного, - меланхолически отмечает Адам, - в первый раз, что-ли.
- Кончай ты подъебывать!
Адам достает спичечный коробок. – Дунуть хочешь? – он раскрывает его и выбивает маслянисто-черный брикет, прилипший ко дну.
- Никого себе! – Жорик берет брикет, нюхает и закрывает глаза. – Духанище – бздец!
- Это продается, - говорит Адам с улыбочкой.
- Да? И какая цифра?
- Дешево.
- Мозги не пудри!
- Триста.
- Ты че в общество милосердия записался?
- Тогда – штука.
- Не-не-не! – машет Жорик руками и спрыгивает с подоконника. – Все, я - беру!
- Может, дунем на пробу, Рокфеллер!
- Здесь? – Жорик задумывается на секунду. – У оркестровой ямы есть очкур подходящий.
Дверь открывается, и в гримерную входит круглый, как пузырь, с толстыми линзами на носу, Слон. В руках он держит по полиэтиленовому пакету внушительных размеров, набитых ассигнациями и мелочью.
- Привет!? – говорит он и вопросительно смотрит на Жорика.
Жорик накидывает крючок на дверь и вытаскивает на середину стол, стоявший в углу. – Вываливай!
Слон откашливается и косо глядит на Адама.
Жорик ловит его взгляд.
- Ты чего! Коммерческой тайной озабочен, что ли? Да иди ты в задницу! Давай бабки!
- Итак – пролет: без пяти рублей штука. Три четыреста пятьдесят минус все дела – остается всего ничего. Пятьсот двадцать пять и плюс подоходный… еще и клоунам этим надо платить.
Слон, сняв очки, смотрит в раскрытый «дипломат» с деньгами, - еще триста пятьдесят чтобы со «шкафами» из атлетклуба разбашляться, плюс…
- Да гори оно все синим пламенем! - Этим восклицанием Жорик подводит черту под финансовыми изысканиями Слона. – И так ясно, что пролет! Завтра разберемся! Адам забивай!
Адам разжимает ладонь и подкидывает брикет. – Здесь?
- Народ рассосался? – спрашивает Жорик Слона.
- Я выходил из кассы – вахтерша уже дверь закрывала. А этот, как его? Ну, хромой?
- Электрик. Что ли?
- Ну! Вахтерша гундела: по дворцу, говорит, где-то шарится.
- Ладно. До вахтерши далеко, а хромой, наверное, уже сивки обпился. Храпит где-нибудь в оркестровой яме. Давай здесь.
- Как бы жена не вычислила, - с сомнением говорит Слон.
Жорик окидывает его презрительным взглядом. – Кончай ты! За твоими фарами один хрен ни черта не видно!
Жорику со Слоном хватает по одной затяжке. Они хватаются за головы. Как луковицы из грядки, вытягиваются мохнатые уши. Упав на колени, они по-собачьи смотрят на Адама.
- Ну, вот, - Адам поднимается, кидает брикет на стол и берет дипломат с деньгами. – Надеюсь вам хорошо, ребята? Угощайтесь еще. Угощайте друзей.
Новоиспеченные сайманы кивают головами, поедая его взглядами.
- И денежка вам теперь ни к чему.
- Какие денежки, отец! – шепчет Жорик. – Я не могу! Можно я пойду электрика разыщу!?
- Гуляй! – говорит Адам и Жорик, откинув крючок, выскакивает за дверь.
В белоколонном фасаде дворца культуры сиротливо светится прямоугольник распахнутой двери. В ней появляется силуэт. Хромой электрик выходит на пустынную площадку перед дворцом. За его спиной, в глубине холла, осталась старушка-вахтерша, уронившая голову на стол. В ее широко раскрытом мертвом глазе застыло изумление.
Хромой, пытаясь скрыть светящиеся уши, поглубже натягивает кепку, из под которой торчит пакля немытых волос, и вздрагивает от девичьего смеха.
Невдалеке в темноте аллеи, светятся две сигаретные точки.
Электрик воровато оглядывается, поплотнее запахивает пиджачишко и ковыляет на огоньки.
7
Таньке снится сон без изображения. В нем шепчут и свистят. На грудь что-то надавливает и она просыпается.
Она решает что еще спит, щипает себя за щеку, но бред на кровати напротив не проходит. Там. В квадрате лунного света, барахтаются Олечка и Майка. Олечка, склонившись, сидит на плечах Майки.
- Вы что, дуры, с ума сошли! – кричит Танька и вскакивает с скровати.
Олечка тут же спрыгивает с подруги и толкает Таньку в грудь так, что та отлетает назад на кровать и, стукнувшись затылком, на секунду теряет сознание.
Очнувшись, она открывает глаза и опять зажмуривается: Олечка и Майка, в белых сорочках, с распущенными волосами, стоят над ней. По бокам их голов остроконечными огоньками светятся уши.
Танька визжит, и поминая мамочку, зарывается в подушку.
Майка рывком усаживает обмякшую Таньку, а Олечка, тем временем, вскакивает на кровать и припадает к ее губам. Танька вздрагивает и кряхтит. В дверь барабанят. Слышится встревоженный голос. – Девчонки, вы что там? Два часа ночи уже!
- Да не лезьте вы! – кричит Майка.
После короткого молчания за дверью откликаются. – Я сейчас к коменданту пойду.
Майка подбегает к двери, прикладывает ухо, потом дергает задвижку и распахивает дверь. За ней, в ночной рубахе, стоит худая, похожая на цаплю, Ленок. Все три двери общежитской секции открыты и из них выглядывают заспанные девушки.
Оттолкнув Ленок, Майка подбегает к выключателю и гасит свет. В темноте ее уши светятся, девчонки визжат, хлопают двери, стучат шеколды. Тщедушная Ленок прижимает худые руки к груди и, качнувшись, закатывает глаза. Сайманка ловит ее подмышки и уволакивает в комнату.
8
Ночь довольно спокойная: за пятнадцать минут ни одного звонка.
«Не к добру это» – думает дежурный капитан. От непривычной тишины он чувствует позыв поудобнее устроиться в кресле и вздремнуть. И тут же телефонный звонок выдергивает его из приятного расслабления.
Он записывает время – без пятнадцати три ночи. Слушает, потом начинает нетерпеливо сопеть. – Я все понял. Мне все ясно. До свидания. – Он ложит трубку. С пульта вызывает дежурную машину. – Алле. Шестнадцатый? Где сейчас?.. Ясно… Сгоняй на Чайковского в общежитие консерватории. Шумит там кто-то. Успокойте. Комендант на вахте встретит.
- Уверен: сейчас какого-нибудь бухаря из бабьей постели будем вытаскивать.
- В консерваторской общаге? Скорее курсанта, коли на то пошло.
- Сегодня четверг. Вряд-ли.
- В самоход пошел. Долго ли умеючи.
- Вряд-ли.
Так переговариваясь, два сержанта – Андрей и Игорь – входят в общежитие.
Комендантша, похожая на большую сосиську, завернутую в халат с птицами, ждет их в холле.
Почти уткнувшись носами в необъятный зад, сержанты, черепашьим ходом, поднимаются вслед за ней на четвертый этаж, пытаясь расслышать ее бубненье. – Прибежали студентки из соседней секции: крики там, говорят. Потом стихли. Я поднялась с ними. Сколько не стучалась – никто не откликается и не открывает. Сколько раз говорила: сдайте ключи от секций. Так нет же – запрутся на ночь. Мы, мол, боимся… Знаем мы эти боязни…
На лестничной площадке, куда выходят двери двух четырехкомнатных секций, пусто.
- Вот эта, - показывает комендантша на дверь.
Игорь, погасив вечную улыбку, стучит, Андрей, волнуясь, по-утиному переминается на месте.
За дверью не откликаются. Игорь стучит громче. – Откройте милиция!
На этот раз в тишине щелкает задвижка, слышатся шлепки шагов, ключ поворачивается и в распахивающейся двери появляется Майка с распущенными волосами. Она испуганно выговаривает. – Ну, наконец-то! Сколько можно вас ждать!
Игорь козыряет и представляется малопонятной скороговоркой. Вслед за девушкой они входят в секцию.
- Вы туда постучите, - показывает Майка на дверь напротив своей комнаты. – Там непонятное что-то происходит.
Андрей шагает к указанной двери, а Майка, тронув Игоря за рукав и косясь на комендантшу, шепчет. – А вы к нам зайдите. Мы тоже кое-что покажем. Еще похлеще.
Игорь, сбитый с толку неожиданным заявлением, шагает в темную комнату. Майка прошмыгивает вслед за ним, закрывает щеколду и включает свет.
На кровати стоит голая Олечка. Вытянув руки, она манит его. – Ну, иди же, иди! Иначе никогда ничего не поймешь!
Сзади на одеревеневшего милиционера прыгает Танюша, тяжело обвивается вокруг шеи. Волна волос падает на его лицо.
…Постучав, Андрей слышит за спиной хлопок закрывшейся двери, оглядывается и не понимает: Игорь вошел в комнату, но зачем закрылся?
Комендантша переводит вопросительный взгляд то на него, то на дверь.
Андрей по инерции стучит в дверь напротив, слышит за ней плаксивый голос. – Мы боимся! Кто вы? – Но уже не обращает на него внимание, а шагает к двери, за которой скрылся напарник.
Отстранив комендантшу, он прислушивается – за дверью возятся.
- Игорь! – кричит он.
Никто не отзывается.
Выждав секунду, сержант выдергивает из подсумка баллончик с газом, ударом плеча распахивает дверь и, очутившись в темной комнате, не может постигнуть смысла абсурдной картинки: в полумраке, голая девушка шагнула с кровати на пол, другая – маленькая и плотная, как бочонок, спрыгнула с плеч Игоря. Огоньки мелькнули у их голов.
Свет включается и слева, из-за двери, выглядывают еще две девушки.
Игорь, без фуражки, стоит посреди комнаты и ухмыляется.
Андрей никак не может сообразить что же в нем так поражает его. Пока не понимает: острые мохнатые уши.
Он тупо улыбается и роняет баллончик.
- Я сейчас, Андрюха, - улыбчиво говорит Игорь, поигрывая дубинкой. – Только вот фуражку подниму.
Он наклоняется и, неожиданно, с разворота, влепливает дубинкой напарнику в лоб. Тот взмахивает руками и падает в объятия комендантши, стоящей сзади. Путь становится свободен и сайманки накидываются на надсмотрщицу, сжимающую обеспамятевшего сержанта.
9
Адам входит в темную аллею и, миновав три здания псевдоклассического стиля с колоннами и лепниной по фасадам, оказывается у белеющего в темноте двухэтажного флигеля с непроницаемо темными окнами. Сбоку флигеля вход в подвал.
Адам обходит здание вокруг.
С обратной стороны к стене флигеля примыкает густой кустарник. Продравшись сквозь него, Адам ложится на спину, достает из нагрудного кармана сверкающее перо и ложит его на переносицу.
Набрав полные легкие воздуха, он медленно выдыхает. Его глаза закатываются, веки смыкаются, щеки и виски проваливаются.
Перо шевелится и, оторвавшись от переносицы, плывет вокруг флигеля. Долетев до черного входа в подвал, оно ныряет вниз.
Из замочной скважины несет холодом.
Перо начинает вертеться и, преодолевая сопротивление, влетает в отверстие. Таким же образом оно минуло вторую дверь и очутилось в вытянутом помещении, освещенном тусклым банным светом. По бокам тянутся длинные стеллажи с трупами.
Перо взмывает к потолку, раскрывается сияющим веером и становится похожим на перламутровую раковину. Потом ослепительно вспыхивает и в центре раковины появляется крутящийся шар с длинным отростком. Шар замедляет вращение и останавливается.
Это Адамова голова со столбом позвоночника и покачивающимся на синих венах сердцем. Оно истекает кровью.
Качая хвостом, голова плывет над стеллажами, орошая трупы кровью. У дальней стены она поворачивает к стеллажу напротив. Первый труп орошенный ею – мужчина со смятой грудью и животом – хрипит и поднимается. За ним шевелится молодая девушка с обожженным ртом.
Завершив круг и уронив последние капли крови из сморщившегося сердца, голова повисает у дверей.
Узкий проход заполняют натыкающиеся друг на друга мертвецы. Они тянут руки, шепчут, скребутся в металлическую дверь, а все новые, хрипя, соскальзывают со стеллажей.
Адам на ощупь снимает перо, опустившееся на лоб, и садится.
Лици его обретает нормальный вид, только глаза еще пьяно блуждают, а голова кружится.
Придя в себя, он ложит перо на прежнее место, встает, отряхивается и выбирается из зарослей. Под фонарем смотрит на часы: пять минут пятого утра.
10
Милицейский «уазик» мчится по прямой, как стрела, улице с бульваром посередине. Четверо сайманов, двое из которых Игорь и Андрей, цепко вглядываются в пустоту предутренних улиц.
- Человек! – кричит Игорь.
Автомобиль с визгом тормозит и, развернувшись, останавливается у тротуара. Сержанты, с дубинками наперевес, выскакивают из автомобиля и кидаются к длинноволосому человеку, стоящему под деревом.
Человек шагает им навстречу и ложит правую руку на грудь. Рука вспыхивает веерообразно и сержантов, и еще двоих, выскочивших вслед за ними, окатывает волна благоговенья. Роняя дубинки, они падают на колени и ползут к ногам Адама. Он отнимает руку от груди. – Сейчас уже не угадаешь, где встретишь своих детей, - говорит он и, наклонившись, треплет Игоря за сайманское ухо. Потом замечает огромную шишку на лбу Андрея. – Где это тебя угораздило, сынок?
- Разве это важно? – отвечает Андрей. – Я вижу вас – а остальное такая хрень!
Адам хмыкает, улыбается, потом суровеет. – Ладно. Хватит сантиментов. По пустым улицам носиться - много ума не надо. Сейчас поедем к одному подвалу: дверь вскрыть надо.
11
Адам открывает «дипломат» и критически разглядывает содержимое. Куча мятыъ денег не годится для задуманного.
Он рассортировывает купюры по номиналам, стягивает их резинкой. За вычетом серебра, меди и железных рублей, оказалось три тысячи триста рублей.
В полдевятого утра он входит в тесный зальчик сберкассы.
В казенном помещении пусто. Две кассирши, не замечая его, встревоженно переговариваются.
Сдав деньги и кинув новенькую сберкнижку в дипломат, он опять выходит на улицу.
Прохожие, как ни в чем не бывало, спешат по своим делам, наслаждаясь теплым сентябрьским утром.
Адаму становится скучно. Непрерывно скучая, он проходит целый квартал.
Вдруг, из-за угла, навстречу ему, выскакивает женщина в развевающемся плаще и босиком. Вслед за ней выскакивает мужчина. Он кричит. – Это мистификация, Алла! Чья-то нелепая шутка, Алла!..
Адам прибавляет шагу и, свернув за угол, чуть не сбивает пятящегося на него деда, в сбитой набекрень шляпе. Рядом, в телефонной будке, какой-то губатый, поминутно оглядываясь, крутит диск. Из-за дальнего угла дома выглядывают испуганные лица. В десятке шагов от Адама, под стеной булочной, стоит лавочка. На ней, слегка завалившись набок, сидит голая девушка с распущенными волосами. Тело ее меловой белизны, рот черен. На остановке стоит пустой троллейбус, за ним несколько авто с сиротливо распахнутыми дверьми.
Адам проходит мимо обмершего губатого к девушке, заглядывает в застывшие васильковые глаза, трогает обожженный до оскала рот, отмечая за спиной шум приближающегося троллейбуса. Достав перочинный нож, он протыкает свой палец и размазывает кровь по ледяной груди девушки.
Мертвая дергается, хрипит и рывком встает с лавочки.
Водительница трллейбуса, катящегося к остановке, открывает рот и ее лицо искажает гримасса ужаса. Троллейбус с ходу врезается в другой: стоящий на остановке. Слышатся крики.
Девушка идет наискосок, через улицу, натыкается на брошеный автомобиль и слепо шарит по лобовому стеклу, распахнутой дверце.
Адам провожает ее взглядом. Потом говорит себе. –«Пора!» – и, не обращая внимания на панику внутри троллейбуса, людей, пытающихся выбираться сквозь разбитые окна, водительницу, истекающую кровью в искореженной кабине, идет опять к сберкассе.
Полногрудая кассирша недовольно выговаривает ему. – Вы же только что положили.
Адам ухмыляется. – Мамаша, по улицам мертвецы разгуливают, а вы о такой ерунде печетесь.
Кассирша, потянувшаяся было за протянутой сберкнижкой, застывает. – Это вы так шутите? – спрашивает она и испуганно смотрит на соседку - крашеную брюнетку. Брюнетка смотрит на Адама. Ее рот дрожит.
- Ну.– утвердительно говорит он. – Шучу, - и загадочно улыбается.
Полногрудая, трясущейся рукой, пишет в книжке.
- Вы так больше не шутите! – говорит она с непреходящим испугом, выкладывая на стойку упаковки с деньгами. - А то тут с утра такие слухи. Не пойми что…
- То ли еще будет! – отвечает Адам весело, бросает тугие прессы в дипломат и выходит вон.
12
В холле областного управления государственной безопасности просторно и тихо. По правую сторону стоит несколько кресел, по левую – за полированным барьером, сидит человек в штатском костюме и очках. Человек вопросительно смотрит на Адама, в нерешительности застывшего у дверей.
- У вас какое-то дела к нам, товарищ? – вежливо спрашивает человек и указательным пальцем поправляет очки.
Адам, потупившись, подходит к очкарику и вздыхает. – Даже не знаю с чего начать, - он с сомнением смотрит на свой дипломат, ставит его на барьер, раскрывает и поворачивает к очкарику.
Гэбист с недоверием смотрит в дипломат. – Вижу что деньги, - он опять поправляет очки. – Ну и что?
- Это не деньги, - качает головой Адам. – Это тридцать серебренников. Это я Родину продал.
- Родину продали? – хмыкает очккарик. – Ну, а если без пафоса и по существу.
- Я на иностранную разведку работаю. Уже год. Это очередной аванс.
Адам втыкает взгляд в пол.
- Совесть заела, - бормочет он под нос еле слышно. – Ночами не сплю, - он поднимает глаза и пронзает гэбиста взглядом с застывшей слезой. – Ведите меня к своему начальству. Я больше не могу так!
Очкастый, посверлив его изучающим взглядом, кивает на кресло. – Присядьте. Дипломат оставьте. Вас позовут.
Гэбист поднимает трубку, что-то говорит в нее, захлопывает дипломат и ставит к себе на стол. За его спиной открывается дверь, входит человек и забирает дипломат.
- Пройдите туда, - говорит очкарик, кивая на дубовую дверь напротив.
За дверью, у маленького столика с телефонным аппаратом, сидит человек. Он молчаливым кивком отвечает на адамово «здрасьте!» и проводит по одежде Адама металлическим предметом.
- Пройдите за мной! – приказывает второй, стоящий поодаль, с дипломатом в руке.
Мужчина, лет пятидесяти, из-за своих усов похожий на моржа, захлопывает дипломат, отодвигает его в сторону и вопросительно поднимает брови, отчего морщины на его лбу складываются в гармошку.
- Я вас слушаю. Рассказывайте.
Адам нервно вздыхает.
- Не знаю с чего начать.
- Как. Когда. При каких обстоятельствах, - почти ласково говорит морж.
Адам бросает взгляд на графин с водой, стоящий за спиной начальника, и проглатывает комок. – Нельзя ли водички? Сами понимаете – волнуюсь.
- Отчего же, нельзя, - усатый поворачивается за графином.
В ту же секунду Адам хватает дипломат и кидает в голову моржа, с невероятным проворством вскакивает на стол и прыгает на плечи гэбиста.
Адам сидит на столе, а усач на полу, на корточках. Он поглаживает ухо и с недоверчивой радостью косится то на него, то на Адама.
- Значит, говоришь, звонками замучали. Что ж, верно. Бардак будет усиливаться.
Адам соскольвает со стола, смотрит на торчащие из-за него голову.
- Выползай, полковник!
Усач, сопя, поднимается.
- Садись, не стесняйся, - кивает Адам на кресло. Полковник послушно садится.
- Твоя задача – парализация всех видов связи: гражданской, воинской, какой там еще – ты лучше знаешь. Полная изоляция города. Следующая задача – захват пусковых шахт. Говоришь их двенадцать. Тогда скажи: если поднять их в воздух и взорвать, что будет?
Гармошка на лбу усатого сморщивается. – Это конец света, я полагаю.
Адам удовлетворенно кивает, садится гапротив гэбиста и озабоченно смотрит на его уши.
- Сколько, полковник, у тебя людей в здании? В твоем подчинении?
- Двенадцать.
- Хорошо. Сейчас ты по очереди вызовешь двух-трех, мы совместно обратим их, а дальше уж сам как-нибудь…
12
Адам вернулся домой в полдень.
В прихожей он щелкает выключателем, но свет не зажигается. Адам смотрит на лампочку и удовлетворенно хмыкает.
Он открывает потекший холодильник, смотрит на оплывшее масло, на колбасу, молоко и вспоминает , что не ел со вчерашнего дня, но чувства голода – нет.
Шум с улицы заставляет его подойти к окну.
Через улицу, визжащей стайкой в развевающихся халатах, несутся четыре девушки-продавщицы. Одна спотыкается, бегущая следом кидается на нее и девушки катятся по асфальту. Он с болельщицким азартом наблюдает за этой сценой, не сомневаясь в ее исходе.
- Что ж ты, дура, сопротивляешься! – говорит он с улыбкой и собирается отойти от окна вдруг, чувствует смертельную угрозу. Адам ложит руку на грудь – там, где перо – и с беспокойством вгляываетсяч в улицу.
Он не слышит звона разбивающегося стекла, но видит разбежавшуюся по нему сетку трещин. По голове ударяет, словно молотом, и его отбрасывает в угол, к холодильнику.
Горячие ручьи крови заливают глаза, но он успевает заметить раскрытое окно на четвертом этаже дома напротив.
С трудом достав перо, он прилепливает его к кровавому месиву на переносице.
Когда мрак рассеивается, перед мысленным взором раскрывается наплывающий город. Стремительно ориентируясь, он приближается к крыше нужного дома. На мгновение погрузившись в темноту вентиляционной шахты, он оказывается на кухне. Он не ошибся – окно распахнуто. Из кухни он вылетает в коридор и, далее, через распахнутую дверь, на лестничную площадку. Внизу, удаляясь, затихает топот ног.
Девушка, в джинсах, с болтающимся за спиной ружейным чехлом и черным платком, закрывающем нижнюю часть лица, выбегает во двор, распахивает дверь красного “Москвича”, кидает на заднее сиденье увесистый чехол и мгновенно вставляет ключ зажигания.
Ее прекрасные васильковые глаза в этом процессе не учавствуют – они мертвы.
По прошествии получаса Адам встает, моет лицо, обвязывает полотенцем сочащийся кровью лоб и выходит на улицу.
Из соседнего подъезда душераздирающе кричат, выбегают двое мальчишек с мохнатыми ушами. Пригнув головы, они волчатами смотрят на Адама. Он откидывает прядь и показывает длинное ухо. Пацаны теряют к нему интерес и скрываются в подъезде.
Из-за угла, визжа шинами, выныривает белая “Волга” и подкатывает к Адаму. Крепкий парень открывает дверцу и бухается в ноги. – Приказывайте, отец!
Адам садится на его место, окидывает взглядом рацию.
- Позывной полковника?
- Ключ.
- Твой?
- Мак.
- Ты – свободен.
Он кружит по городу, точно воспроизводя маршрут красного “Москвича”, пока не натыкается на него, стоящего с распахнутой дверцей у розовой трехэтажки.
Адам ставит “Волгу” рядом и выходит. Из-за угла выскакивает орущая ватага – десятка полтора человек. Трудно понять кто кого преследует. Часть оравы отделяется и устремляется к Адаму. Адам ложит руку на грудь и бегущие начинают спотыкаться, падать на колени и ползти к нему. Передняя из ползущих – блондинка в изодранном в клочья платье, перемазанная кровью и слезами – вопит. – О-отец наш!
Он отнимает руку и, не обращая внимание на экзальтированную толпу, огибает дом и идет к подъезду. Поднявшись на второй этаж, он видит раскрытую дверь и ноги, торчащие из нее.
Девушка лежит, уткнувшись в пол.
Адам переворачивает ее на спину и заглядывает в тусклые глаза. Склонившись, прикладывает ухо к груди. Девушка не дышит.
Он втаскивает труп в квартиру, ложит на диван. Низ лица девушки, от носа, прикрыт черным платком. Адам не снимает его, зная что там увидит. Достав нож, он садится на краешек дивана, протыкает свой палец и капает кровь на посиневшую шею. Труп дергается, хрипит, начинает моргать глазами.
- Ты зачем в меня стреляла? – спрашивает Адам.
Черный платок шевелится еле заметными толчками. Девушка что-то шепчет.
Адам капает еще кровью и склоняется к самому лицу.
- Зачем ты стреляла в меня? – опять спрашивает он.
- Я ыполняла … олю, - глухо, с остановками, шепчет она.
“Выполняла волю” – догадывается Адам.
- Чью волю?
- Ее иня… нельзя сказать.
“Имя!”.
- В чем смысл этой воли?
- Ты ли это… у-узнать.
- И ты узнала?
- Ты жиу… Ты – здесь… Ты нашел иня… Ты – отец сайнанов.
- И что же дальше делать?
Шепот опять стал неразборчив.
Адам расстегивает ее рубаху, мажет грудь сочащейся из пальца кровью. Девушка рывком садится. Ее широко раскрытые глаза начинают сиять.
- Я должна гыть с тоой… осегда!
- Быть со мной всегда?
Девушка кивает и рывком встает на ноги. – Ты схас иня… от огребения.
- Я что? – Адам на секунду задумывается. – Я спас тебя?
- Да. – говорит девушка.
- Она уже ждет нас. Я – Лилит.
- Лилит?
- Я дочь ее и челоэка.Она счытала что я ыжыу здесь. Но нет. Я не огу здесь дышать. Усе горит. Кроклятое железо… Ты сделал то, что должна гыла сделать я. Когда усе кончится, я рожу ноую жизнь. Ты уне поножешь.
13
На окраине города Адам останавливает машину. Лилит сидит рядом, не мигая смотрит вдаль и если бы не слабое шевеление платка, прикрывающего рот, можно было подумать, что она опять мертва.
Адам включает радио, слышит в железной коробке шуршание эфира.
Полковник откликается сразу.
- Я – Мак. В какой стадии дело?
- Через полчаса будет отправлена последняя группа. Остальные одиннадцать в пути.
- Когда ждать активного результата?
- Если по максимуму, то группа номер шесть – у нее самая дальняя точка – будет на месте через два часа. Добавим три часа на подготовку и координацию. Если исключить форс-мажор, готовность будет примерно через пять часов.
- А если не исключать?
- Если не исключать? – в рации замолчали. – Вы имеете ввиду что где-то окажут сопротивление?
- Да. И шахту не удасться захватить.
- Одна-две – не имеет значения. Удар все равно будет уничтожающий.
- Тогда конец связи. Прощай полковник.
- Рад был вам помочь, отец. Прощайте!
На гребне сопки, у въезда на заброшенную дорогу мотор глохнет. Стрелка бензина показывает ноль.
Дальше они идут пешком.
Лилит еле передвигает ноги, часто спотыкается. Два раза Адам подпитывал ее своей кровью. Когда, уже в сумерках, они добираются до развилки у трех распадков, Лилит падает и адамова кровь больше не помогает.
Он взваливает холодное тело на спину, и поднявшись наискосок оврага, находит еле заметную тропу.
Выйдя к плантации, он видит над ее дальним концом розовое сияние.
Сгорбившись под тяжестью, ставшего ледяным, тела, с подкашивающимися ногами, он, наконец, добирается до противоположного края планатации и обессиленно роняет труп, холод которого стал невыносим, а тяжесть – неподъемна.
14
Дверь хибары раскрыта настежь. Ослепительное магматическое сияние, исходящее из ее нутра, обливает розовым светом траву, деревья ближнего склона, стену конопляных растений.
В этом сиянии появляется фигура: меднолицый старик.
- Дочь! – кричит он и простирает к ним руки.
Труп Лилит поднимается в воздух и вплывает внутрь.
За ней, выпорхнув из адамовой куртки, плывет сияющее перо.
Адам оборачивается, бросает прощальный взгляд на сопки, звездное небо и, поднявшись в воздух, тоже плывет к двери, увеличивающейся до размеров триумфальной арки.
Неведомая сила подносит его к Лилит, неподвижно висящей в сверкающем паре. Откуда-то сверху приближается старик. Он снимает с ее лица платок, открывая обожженый безгубый рот, проводит рукой по телу девушки и одежда, истлев, облетает черными хлопьями. Тоже он проделывает и с Адамом – тонкий жар бежит по коже, его глаза закатываются.
В руках старика появляется резец, сверкающий как алмаз. Он втыкает его в грудь Лилит, и вскрыв ее, вынимает ссохшийся комок сердца. Он тыкает резец под ребро Адама и в открывшуюся рану вталкивает сердце Лилит.
Подняв голову, старик складывает ладони рупором и кричит. – Гека-та!
Ему отвечает дальнее эхо.
Из пара вылетает сверкающее веретено, внутри которого стоит карлица с оскаленными зубами и в пурпурном плаще.
Веретено зависает над Лилит и Адамом, переворачивается так, что лицо Гекаты смотрит вверх. Ее тело дрожит и громовый голос трубит. – Йа-Хэ-Вэ!
Веретено переворачивается еще раз, и Геката обращается лицом вниз. – Хэ-Йа-Вэ!
Веретено встает вертикально. – Вэ-Йа-Хэ!
Геката вскидывает руки и исчезает в веерообразном сиянии.
15
Когда грохот утихает, становится тихо и непроницаемо темно.
16
Кругом, насколько хватает взгляда, чернеют выгоревшие сопки. Дно реки, в которой когда-то была вода, тускло блестит сгустками оплавившегося галечника. Пепел, клочьями падающий сверху, постепенно гасит этот блеск.
Одна деталь вносит диссонанс в общую гармонию смерти: хибара.
Адское пламя ядерного взрыва опалило ее бока, но само сооружение, невзирая на видимую хлипкость, стоит неколебимо, защищенное заклинаниями.
Внутри, в воздухе, неподвижно висит тело Адама. Голубое сияние, исходящее от него, обливает мертвенным светом полопавшиеся от времени бревенчатые стены и истлевший труп на полу, бывший когда-то светловолосой Лилит.
17
Он вскрикивает от боли.
Больно затылку. Больно лопаткам, ягодицам, пяткам.
Глаза открываются и медленно фокусируютя на зеленом свете, льющемся сверху. Уши слышат птичье щебетанье.
Он как будто в яме: по стенам висят мочалки корней, две толстые лианы свешиваются из дыры сверху.
Он садится и оглядывается.
Рядом чернеет скелет.
Череп рассыпался в пыль, едва он до него дотронулся.
Совсем близко, вверху, щебечет птица.
Он встает на ноги, потягивается, хрустя когтями, вцепливается в лиану и по-обезъяньи вскарабкивается вверх.
Выбравшись, он цепенеет, ослепленный солнцем, зеленью, одурманенный запахами, оглушенный гамом потревоженных птиц.
Когда оцепененье проходит, он чувствует жажду. Принюхавшись к ветру, он пытается уловить влагу. Потом идет, раздвигая папоротники, путаясь в лианах, свисающих с высоких деревьев.
Под ребром в правом боку иногда покалывает.
Истомленный солнцем и жаждой, он останавливается, отирает пот, заливающий глаза, раздвигает кусты и перед ним, внизу, открывается лесистая равнина с клубящимся на горизонте облаком и широкая лента реки, отделенная от него пологим спуском с островами кипарисовых деревьев.
Спускаясь к реке, он чувствует под правым ребром жжение. Там надулся волдырь.
Он трогает полупрозрачную шишку с темным головастиком внутри и первобытное удивление искажает его лицо. И вдруг, очертя голову, он бросается вниз, к реке.
Он выходит из воды и тут же падает, подкошенный электрическим ударом боли.
Очнувшись, в поту и тряске, он обнаруживает на месте волдыря непрерывно растущий слизистый шар размером с голову. В нем что-то шевелится.
Пытаясь защититься от неведомой напасти, он ползет и теряет сознание.
Разлепив тяжелые веки и приподняв голову, он видит мокрую девушку, зививающуюся рядом с ним. Девушка беспрестанно икает и ползет к воде.
18
Она божественна, вышедшая из вод.
Ее кожа, покрытая бисером стекающей воды, нежна и имеет перламутровый оттенок.
Девушка откидывает волосы, облепившие плечи и грудь, и ее васильковые глаза встречаются со взглядом мужчины, лежащем на берегу. Она изумлена. Руки шарят по телу, что-то ища, и прикрывают: одна – грудь, другая – низ живота.
Он не знает слов и его волнение прорывается восклицанием. – Эва!
Девушка, как умная собака, склоняет голову набок и повторяет. – Эва!
Он хочет подняться, но боль в боку не позволяет сделать это. Он стонет и жалобно смотрит на нее.
Девушка на цыпочках подбирается к мужчине и пугливой Венерой склоняется над ним. Он, прикрыв глаза, потирает кожу вокруг раны и постанывает. – А-а! А-а!
Девушка опускается на колени, повторяет за ним. – А-а! А-а!
Она гладит его живот.
Он забывает о боли, открывает глаза… и… видит зверя столбиком восставшем из темного леса под собственным животом.
Девушка пальцем качает этот столбик и говорит. – Эва!
Он, в смуте противоречивых чувств, хочет рыкнуть, но в боку становится больно и он опять смыкает веки. Потом вцепливается в ее ладонь, проводит круг на собственном животе и говорит, словно убаюкивая ребенка. – А-а! А-а! А-а!
Вышедшая из вод гладит его живот, «акает» за ним, потом вдруг склоняется и начинает по-кошачьи лизать его рану.
Сверху, с нарастающим шелестом, проносится ветер. Набегает тень. Вдалеке начинает катать свои бочки гром.
Чернильная туча стремительно заволакивает небо. Шквалистый ветер ударяет по верхушкам кипарисов, добирается вниз: до папоротников и травы; морщит воду в реке.
Сверкает молния и над головами оглушительно бабахает гром.
От испуга девушка тыкается под бок мужчины и вопит.
Где-то за поворотом склона трещит и оттуда несет дымом.
Он приподнимается на локтях – боли нет. Вскочив на ноги, он увлекает девушку в папоротники, под кипарисы.
Мимо, с каждой секундой густея, несутся клубы дурманящего дыма. Мужчина закрывает глаза, вдыхает раз, другой, и… внезапный смех девушки отдаляется и гаснет, а в голове словно разверзается грохочущая горная река, несущая гальку слов, обломки понятий, листву образов, ветви воспоминаний.
Поток мгновенно пролетает горные кручи и, расширившись, выбирается на равнину, где спокойная упорядочивающая сила размещает все по своим зыбким горизонтам: камни остаются на дне, листья – на поверхности.
Он открывает глаза и говорит. – Я – Адам!
Он смеется во все горло.
Рядом на боку лежит девушка. Она обессилела от смеха. Ливень хлещет ее по лицу.
- Лилит? – спрашивает Адам, протягивая руку и помогая ей подняться. Он усаживает ее рядом.
- Лилит? – попугайчиком повторяет девушка.
Адам откидывает мокрые волосы с ее щеки и говорит, заглядывая в васильковые глаза. – Лилит, это я – Адам!
Лилит молчит.
- В тебе есть ум? – спрашивает Адам.
- Ум? Адам? – передразнивает она и слизывает воду, текущую по его щеке.
- Я хочу любви, Лилит! Ты хочешь любви, Лилит?
- Хочешь? Хочешь? – кукушкой передразнивает Лилит.
Рука Адама скользит под живот девушки, нежной горстью сжимает гладкий бугор и погружается в заветную складку.
Отвечая, девушка поднимается на корточки, ложит свою ладонь поверх адамовой и говорит, подражая баюканью. – А-а, а-а, а-а!
Адамов палец продвигается ниже и… не находит того, что должно быть у женщины. Недоумевая, он ложит девушку на спину и видит между ног… маленький цветок василькового тона и… и больше ничего не было в этой ладье.
- Как?! – ошеломленный Адам трогает цветок. – А где же?.. – он растерянно смотрит на девушку.
Лилит хватает его за руку, тянет к своему бесполезному цветнику, а он безвольно подается вслед за ее рукой, предавшись тупому недоумению, смешанному с обидой.
«Лилит родит новую жизнь» – вспоминает он, не представляя своей роли при этом.
Вдруг девушка начинает дрожать. Она вскакивает и,встает перед Адамом, широко расставив ноги. Раздвинув складку, она дотрагивается до цветка и тут же отдергивает руку, словно ее ужалили.
- А-а-а! Эва! Эва! – девушка округляет глаза, тыкает в цветок пальцем, и вдруг, вцепившись в адамову руку потянула ее к лону.
Адам берется за головку цветка, тянет к себе. Лилит горячо кивает, бормочет. – Эва! Эва! – потом закрывает глаза и сжимает зубы.
Адам дергает.
Девушка вскрикивает, вжимается ладонями в пах и падает на спину, оставляя Адама с окровавленным цветком в руках.
19
Живот девушки ходит ходуном, лоно чавкает и раскрывается, выплевывая шевелящееся слизистое существо. Расширяясь все более, оно с механической последовательностью выплевывает, по две, по три, все новых и новых тварей.
Когда лоно становится похожим на разинутую пасть гиппопотама, ногу Адама лижет волна растекающейся сукровицы, кишащей насекомыми и гадами. Он сбрасывает оцепенение ужаса. Вскакивает и хочет бежать, но его сбивает очередная волна извивающихся существ. Адам тыкается лицом в парящую густопахнущую магму, вскакивает и тут же его накрывает следующая волна, извергнутая рыгающей пастью. Ее края уже теснят трещащие кипарисы.
Он выныривает из липкой вони. Поток крутит его и разворачивает лицом к валу скользких людских тел, изрыгаемых лилитовой пещерой. Визжа, они стремительно катятся к нему.
Отчаяние придает ему силы.
Адам рыбой выпрыгивает из потока, вцепливается в куст и верещащий поток проносится мимо, к закипающей у берега реке.
Он перехватывается за следующий куст, за свесившуюся ветвь дерева и достигает сухого раньше, чем приходит новая, еще более чудовищная волна.
Он бежит, ничего не видя перед собой, не чувствуя ветвей, хлещущих по лицу, не слыша треска валящихся кипарисов. Бежит до тех пор, пока не влетает в какие-то заросли, и запутавшись, валится в них, скребя грудь с выскакивающим сердцем.
20
Придя в себя, он обнаруживает, что лежит на спине, над ним, почти смыкаясь, стоит стена конопляных растений. Спину давит. Он не сразу понимает, что это рюкзак, висящий у него за плечами.
Адам встает. Пережидает радужные круги перед глазами и выбирается из зарослей.
Оглядевшись по сторонам, он понимает что это то место, где он, не удержавшись, «приколотил пяточку» и курнул.
Ни кипарисов, ни огромных папоротников, никакой иной экзотики вокруг нет. Он прислушивается, но ничего кроме птичьих голосов не слышно.
Он скидывает рюкзак, садится, достает сигареты и закуривает. Потом извлекает из кармана приличных размеров «баш», мнет его, нюхает и долго разлядывает, испытывая смешанное чувство наслаждения и ужаса. Вдруг вспоминает о хибаре и, накинув рюкзак, крадучись идет вверх.
За изгибом зарослей стоит развалюха с распахнутой дверью. Тумана нет.
Превозмогая страх, он приближается и заглядывает внутрь.
Толстый слой пыли лежит на полу, дальний угол загораживают обломки стропил и остатки сгнившей крыши.
И больше ничего!
Адам облегченно вздыхает и улыбается. – «Вот это кайфец!».
На остановке он почти нос к носу сталкивается со стариком.
На этот раз дед трезв, а седой ежик прикрывает фуражка лесника. Он громко и безжалостно стыдит какую-то бабу, держащую в руке с десяток неизвестных Адаму веточек. Потерявшаяся тетка не знает куда сунуть злополучный букетик.
Адам делает вид что не узнал старика и думает о причудах собственной психики, выбравшей для апокалиптических грез столь прозаичную персону.
В автобусе он обмозговывает одну и ту же мысль: «Дунуть» сегодня или нет? «Дунуть» одному или позвать Олечку?
Дома Адам скидывает рюкзак, пропотевшую рубаху, умывается, потом идет к трельяжу, где стоит телефон. Сняв трубку, он набирает номер олечкиной общаги, и, ожидая пока ее позовут, разглядывает себя, голого по-пояс, в зеркале.
По привычке он запускает пятерню в длинные волосы и откидыват их за уши.
Олечка целую минуту бьется с молчащей трубкой, но в конце концов со злостью шипит в нее. – Адам! Ты – свинья!
Она бросает трубку и уходит к себе.
Откуда ей знать, что в этот момент Адаму уже не до нее. Ему вообще не до кого.
Просто он стоит перед трельяжем. Левая рука сжимает пикающую трубку, пятерня правой воткнута в волосы.
Он стоит так уже целую минуту, не в силах отвести глаз от своих длинных, мохнатых, с алеющими кончиками, ушей.
