Как размножаются ёжики

Предисловие

За окном шёл снег и рота красноармейцев.
Иосиф Виссарионович отвернулся от окна и спросил:
— Товарищ Жюков, вас ещё не убили?
— Нет, товарищ Сталин.
— Тогда дайте закурить.
Жуков покорно вздохнул, достал из правого кармана коробку «Казбека» и протянул Сталину. Покрошив несколько папирос в трубку, главнокомандующий задумчиво прикурил от протянутой спички.
Через десять минут он спросил:
— А как там дела на Западном фронте?
— Воюют, — просто ответил Жуков.
— А как чувствует себя товарищ Исаев?
— Ему трудно, — печально сказал Жуков.
— Это хорошо, — сказал Сталин, — у меня для него есть новое задание...
А за окном шёл снег и рота красноармейцев.

Начал из далека... Откуда-то очень из далека...

Глава 1
Добрейшей души человек
Низкий закопчённый потолок кабачка «Три поросёнка» был почти чёрным от сажи, стены были изрисованы сценами из знаменитой сказки, в честь которой был назван кабачок. Кормили в кабачке не очень хорошо, поили ещё хуже, но это не отпугивало его завсегдатаев. Отпугивало их другое. С недавних пор в кабачок повадился заглядывать штандартенфюрер СС фон Штирлиц.
Вот и сейчас он сидел у дальнего столика, который был заставлен едой на семерых, а бутылками на восьмерых. Штирлиц был один и никого не ждал. Иногда ему становилось скучно, он вытаскивал из кармана маузер с дарственной надписью «Чекисту Исаеву за освобождение Дальнего Востока от Феликса Эдмундовича Дзержинского» и с меткостью истинного Ворошиловского стрелка расстреливал затаившихся по углам тараканов.
— Развели тут! — орал он. — Бардак!
И действительно, в кабаке был бардак.
Пол был залит дешевым вином, заплеван и завален окурками. Создавалось впечатление, что каждый считал своим долгом если не наблевать на пол, то хотя бы плюнуть или что-нибудь пролить. То и дело, ступая по лужам и матерясь, проходили офицеры. За соседним столиком четверо эсэсовцев грязно приставали к смазливой официантке. Ей это нравилось, и она глупо хихикала. В углу, уткнувшись лицом в салат из кальмаров, валялся пьяный унтер-офицер без сапог, но в подтяжках. Иногда он начинал недовольно ворочаться и издавал громкие неприличные звуки. Два фронтовика, попивая шнапс у стойки, тихо разговаривали о событиях на Курской дуге. Молоденький лейтенантик в компании двух девушек подозрительной наружности громко распинался о том, какой он молодец, и как хорошо он стреляет из пистолета.
Штирлиц отпил из кружки большой глоток пива, поковырялся вилкой в банке тушенки и пристальным взором оглядел окружающую действительность разлагающейся Германии, изредка задерживая взгляд на некоторых выдающихся подробностях снующих между столиками официанток.
— Какие сволочи эти русские, — неожиданно для всех сказал молоденький лейтенантик, — я бы их всех ставил через одного и стрелял по очереди.
В помещёнии воцарилась тишина. Все посмотрели на Штирлица. Штирлиц выплюнул кусок тушенки, встал, и, опрокинув три столика, строевым шагом подошел к зарвавшемуся лейтенанту.
— Свинья фашистская, — процедил он и влепил лейтенанту пощечину.
— Простите, я не совсем понимаю... — пролепетал оторопевший лейтенант.
Штирлиц вышел из себя и, схватив табуретку, обрушил её на голову незадачливому лейтенанту. Лейтенант упал, и Штирлиц начал злобно пинать его ногами.
— Я — русский разведчик Исаев и не позволю грязному немецкому псу оскорблять русского офицера!
Четверо эсэсовцев бросились разнимать дерущихся. Развеселившегося Штирлица оттащили от стонущего лейтенанта и, чтобы успокоить, предложили выпить за Родину, за Сталина.
— Да, — сказал Штирлиц, немного успокоившись. Он выпил кружку шнапса, рыжий эсэсовец с готовностью налил вторую, Штирлиц выпил ещё. Лейтенант стал ему неинтересен.
— Ну как же можно, — шепнул один из фронтовиков рыдающему лейтенанту, — при самом Штирлице говорить такое о русских, да ещё и в таких выражениях! Я бы вас на его месте убил.
— Штирлиц — добрая душа, — вздохнул второй фронтовик, — я помню три дня назад тут били японского шпиона, так все били ногами, а Штирлиц — нет.
— Добрейший человек, — подтвердил первый фронтовик, и они вывели лейтенанта на свежий воздух.
Штирлиц, обнявшись с эсэсовцами, громко пел «Гитлер зольдатен».
Пьяный унтер-офицер поднял голову из салата, обвел зал мутным взглядом и восторженно заорал:
— Хайль Гитлер!
Весь зал вскочил, вскинув руки. Стены задрожали от ответного рёва:
— Зик хайль!!!
А Штирлиц к этому времени уже спал. Снились ему соловьи, русское поле и берёзки. Снились ему голые девки, купающиеся в озере, а он подглядывал за ними из кустов.
Сейчас он спит. Но ровно через сорок две минуты он проснётся, чтобы отправиться в Рейх на свою нелёгкую работу.

Глава 2
Мелкий пакостник
В кабинете Мюллера стоял сейф, в котором Мюллер хранил дела на всех сотрудников Рейха. Он часто с любовью залезал в свой сейф за очередным делом, чтобы пополнить его, восстановить в памяти, просто полистать или привести в действие. Но последнее случалось редко, ибо Мюллер, как истинный коллекционер, не любил расставаться с делами своих подопечных. Сейфы с делами были почти у всех сотрудников рейха, кроме Штирлица, но такого обширного собрания сочинений не было ни у кого, даже у самого Кальтенбруннера. Это было маленькое и невинное хобби шефа гестапо. В его коллекции были Гиммлер, Геббельс, Шелленберг, Борман, Штирлиц и даже сам Кальтенбруннер.
Обергруппенфюрер сидел у камина и листал дело Бормана. Это было одно из самых объемных дел в его сейфе. Мюллер насвистывал арию Мефистофеля из «Фауста» и перечитывал любимые строки.
Партайгеноссе Борман был мелкий пакостник. Если Борману не удавалось досадить кому-нибудь, он считал прожитый день пропавшим. Если же получалось кому-то нагадить, Борман засыпал спокойно, с доброй счастливой улыбкой на лице. Любимая собачка Бормана, которая жила у него в кабинете, кусала офицеров за ноги, и поэтому всем приходилось ходить по Рейху в высоких сапогах. Мюллер, у которого было плоскостопие, от этого очень страдал. Однажды он имел неосторожность зайти в кабинет к Борману в кедах и был злостно укушен за левую ногу. Собачку пришлось отравить. С тех пор они с Борманом стали злейшими врагами.
Борман был любитель подкладывать кнопки на стулья, рисовать на спинах офицеров мелом неприличные слова, натягивать в тёмных коридорах сложные системы верёвочек, споткнувшись о которые, несчастная жертва в лучшем случае падала или обливалась водой, в худшем — получала по голове кирпичом.
Особенной любовью Бормана пользовались ватерклозеты. Какие только гадости он не писал на дверях и стенах об офицерах Рейха, а иногда перерисовывал из французских бульварных журналов непристойные картинки. Под одной из таких картинок один раз он подписал «Это Ева Браун». Фюрер оскорбился и поручил ему же, Борману, выяснить, кто это сделал. Два месяца все в Рейхе пресмыкались перед Борманом, а Штирлиц даже придумал версию, чтобы оградить себя от подозрений, из которой следовало, что это сделал китайский шпион. В конце концов пострадал адмирал Канарис, который неосторожно выиграл у Бормана в преферанс его новую секретаршу.
Секретарши были второй страстью Бормана. Он то и дело увольнял одних и нанимал других, менялся секретаршами с Гиммлером, Шелленбергом, просил подарить секретаршу Мюллера, но Мюллер отказал.
В Рейхе Бормана не любили, но побаивались. Кому же приятно видеть на стене сортира свое имя рядом с чужими?
Борман был толст, лыс и злопамятен.
Мюллер закрыл папку, похлопал по синей обложке и сказал, довольный собой:
— Хорошее дельце. Интересно, что сказал бы по этому поводу Кальтенбруннер?
А сам Борман был в это время занят делами. Острым ножом он вырезал на двери туалета надпись:
«Штирлиц — скотина и русский шпион».
Удовлетворенно чмокнув, Борман дернул за веревочку и вышел. Он тщательно вымыл руки и с чувством выполненного долга направился в свой кабинет. День обещал быть удачным.
В кабинете Борман открыл сейф, запертый на семь секретных замков и просунул голову внутрь. Вчера он повесил в сейфе табличку на русском языке: «Руским развечикам смареть заприщено!!!» Кто-то жирным красным карандашом исправил орфографические ошибки и подписал: «Борман — дурак». Борман достал русско-немецкий словарь, перевел и логически помыслил:
«Кто-то исправил ошибки... Значит кто-то залез в сейф... Это не я... Скорее всего, это русский шпион... И плюс ко всему он лично знает Бормана. Следовательно, Борман его тоже знает. Кого я, Борман, знаю из русских разведчиков?»
Борман надолго задумался. Через полчаса он догадался поискать отпечатки пальцев. Ещё через полчаса он их нашел. Отпечатки были четкими и жирными, видимо русский разведчик перед тем, как залезть в сейф, ел тушенку. Банка из-под тушенки стояла тут же, в сейфе.
«Здесь чувствуется работа Штирлица. Интересно, что сказал бы по этому поводу Кальтенбруннер?»
Борман вздохнул. Со Штирлицем связываться не стоило, всё равно чего-нибудь придумает, ещё и сам виноват окажешься. Это знали все.
Борман ещё раз вздохнул и достал из сейфа дело пастора Шлага. За пастором Шлагом он следил давно и с интересом. Этот человек имел обширную женскую агентуру. Пастор бегал за любыми женщинами: старыми и молодыми, красивыми и не очень, замужними и наоборот. И женщины отвечали ему взаимностью, что Бормана, которого женщины не любили, очень удивляло и даже сердило.
«Зачем одному человеку столько женщин? Я понимаю, если бы они были, во-первых, секретаршами, во-вторых, у меня. А так... Наверно, он работает на чью-то разведку. Скорее всего, это не наша разведка. Следовательно, иностранная, — Борман поднял палец вверх, — его надо пощупать...»
И Борман, позвонив Айсману, отдал распоряжения.
От сильного удара ноги дверь распахнулась, и в кабинет вошел хмурый и заспанный Штирлиц.
— Борман! Дай закурить!
«У Штирлица кончились папиросы, — подумал Борман, протягивая портсигар с профилем Фюрера, — значит, он много курил. Много курят, когда думают. Значит, он много думал. Штирлиц просто так не думает. Следовательно, он что-то замышляет.»
И Борман посмотрел в честные глаза Штирлица.
— Как дела?
— Плохо.
«Я, как всегда, прав! — обрадовался Борман. — Точно что-то замышляет! Надо его пощупать.»
— Не хочешь ли кофе?
— Нет, — Штирлица передернуло. — Лучше пива.
Борман нажал на кнопку, и вошла секретарша, которую Штирлиц раньше не видел.
— Новенькая?
— Да, — похвалился Борман.
— А ничего, — одобрил Штирлиц.
— Мне тоже нравится, — сказал польщённый Борман. — Пива принеси, дорогая.
— Слушаюсь, партайгеноссе.
Секретарша принесла пива и стала ждать дальнейших распоряжений.
— Можешь идти, — махнул рукой Борман.
Секретарша, разочарованно покачивая бедрами, вышла. Штирлиц оторвал взгляд от двери и взял кружку с пивом.
— Садись, — предложил Борман, подставляя стул.
Штирлиц привычным жестом смахнул со стула кнопки и сел.
«Заметил, — ядовито подумал Борман, — Штирлица на кнопки не возьмешь. Чувствуется рука Москвы.»
Глаза Штирлица потеплели.
— Хорошее пиво, — сказал он.
«Темнит, сукин кот. Обмануть хочет. Нет, брат Исаев, не на того напал. А не сыграть ли мне с ним шутку? Что если ему очень тонко намекнуть, что им интересуется Ева Браун?»
— Штирлиц! А ведь вами интересуется Ева Браун! — вскричал Борман.
Штирлиц поперхнулся. С Евой Браун он встречался всего один раз, и тот на приеме у Фюрера. Штирлиц был о себе высокого мнения, как о мужчине, но эта мысль никогда не приходила ему в голову.
«Ева Браун может стать ценным агентом. Надо запросить Центр.»
Штирлиц встал и высморкался в занавеску.
«Клюнет или нет?» — подумал Борман.
Штирлиц посмотрел в окно.
— Какие ножки у этой крошки! — сказал он стихами. — Смотри, Борман.
Борман достал из стола цейсовский бинокль и подошел к Штирлицу. Минуту они молчали. За это время Штирлиц успел обдумать слова Бормана, а Борман догадался, что Штирлиц его отвлек.
«Водит за нос», — подумал Борман и ловко перевел разговор в другое русло.
— Послушай, Штирлиц, у тебя такие обширные связи. Не мог бы ты достать такую маленькую умненькую собачку с острыми зубами?
— Могу.
«Этот всё может», — подумал Борман.
Штирлиц часто обещал что-либо Борману, как, впрочем, и всем остальным, но никогда ничего не делал.
— Ну мне пора.
Штирлиц стрельнул у Бормана ещё парочку сигарет, механически сунул лежащее на столе дело подмышку и направился к выходу.
Борман бросился к столу и резко открыл верхний ящик. Около самой двери в десяти сантиметрах от пола натянулась бельевая веревка. Штирлиц ловко перепрыгнул через нее и, сказав «До свидания», скрылся за дверью.
«Профессионал!» — простонал Борман.
Да, Штирлиц был профессионалом. Он не стал листать украденное дело в коридоре, как поступил бы на его месте английский или парагвайский шпион, а выбрал самое укромное место в Рейхе.
Войдя в ватерклозет, Штирлиц обнаружил свежую надпись «Штирлиц — скотина и русский шпион». Штирлиц старательно зачеркнул слово «шпион» и надписал слово «разведчик», а внизу приписал «Борман — тоже скотина».
Здесь же он пролистал дело пастора Шлага. В голове его начал созревать ещё неясный, но уже план.

Глава 3
Провал агента 008
Когда Айсман разбудил его, был уже конец рабочего дня. Штирлиц вышел на улицу, вынул пачку «Беломора» и прикурил у часового. Чеканя шаг, прошла рота эсэсовцев, проехал бронетранспортер, обдав Штирлица брызгами.
«Скоты, — подумал Штирлиц, — нажрались и разъезжают. Вас бы на фронт, вшей кормить...»
При слове «кормить» Штирлицу захотелось тушенки. Он притушил папиросу, сунул её назад в пачку, сплюнул два раза под ноги и решил сходить в ресторан.
Шагая по вечернему Берлину, Штирлиц думал о разных неприятных вещах. Во-первых, кончался «Беломор» и его приходилось экономить, что для Штирлица, не привыкшего себя ограничивать, было невыносимо. Во-вторых, интересно, какую информацию он может получить от Евы Браун, и разрешит ли Центр контакт. И, наконец, радистка Штирлица внезапно заболела и просилась домой, к мужу. Обо всех трех вещах следовало сообщить Центру. А на связь с Центром Штирлиц выходить не любил.
Раздумья Штирлица отвлекла группа молодых разряженных женщин, которые, громко хихикая, курили на углу и смотрели в его сторону.
«Шлюхи», — подумал Штирлиц.
«Штирлиц», — подумали шлюхи.
— Штирлиц! А не в ресторан ли ты идешь? — спросила одна из них, кокетливо поправляя прическу.
— Пойдем, — сказал галантный Штирлиц и взял её под руку.
Американский агент 008, которому обычно поручались самые трудные дела, был заброшен в Берлин, чтобы выяснить, что так долго делает в германии русский агент по фамилии Штирлиц, а заодно попытаться перевербовать его. Агенту такие дела были привычны. На днях он как раз перевербовал пакистанского шпиона, который работал секретарем дуче в Италии. Штирлиц тоже представлялся агенту легкой добычей. За два дня агент 008 сумел выследить Штирлица и собрать на него настолько обширное досье, что этому позавидовал бы сам Мюллер.
Агент 008 следил за Штирлицем от самого Рейхстага. Когда Штирлиц вошел со своей дамой в ресторан, агент слез с велосипеда и прицепил его замком к урне. Всунув швейцару пятидолларовую бумажку, он закурил гаванскую сигару и вошел в зал. Выбрав столик около Штирлица, агент сел, положил ноги на стол и щелкнул пальцами:
— Бармен! Виски с содовой!
Двое гестаповцев около сцены, где высоко подкидывая прелестные ножки, танцевали канкан, переглянулись.
— По-моему, это американский агент, — шепнул один, — слишком нахальный. Запиши на всякий случай его фамилию.
Второй, более увлеченный девочками из варьете, чем какими-то американскими агентами, механически кивнул и заорал:
— Бис!
Штирлиц, обняв свою подругу, держал в руке стакан водки и увлеченно читал ей стихи Баркова в своем переводе. Сидящий рядом седой генерал пытался явно придуманными рассказами о своих похождениях на фронте очаровать молодую девушку и временами заглушал Штирлица. Штирлиц уже несколько раз недовольно поглядел в его сторону, но из уважения к сединам ругаться не стал.
Агент 008 достал зажигалку, сделал три фотоснимка и прикурил.
— Вот вылезу из окопа на бруствер, — хриплым пьяным голосом вещал надоевший всем генерал, — а по полю партизаны. Пули вокруг свищут, а я саблю наголо, ору: «Заряжай!» А по мне из пулемета — тра-та-та...
Громкий хохот подвыпивших эсэсовцев у окна перекрыл его слова.
— Совсем заврался, старый осел!
Генерал оглянулся и понял, что смеются над ним. Он вскочил, опрокинув стол, и выхватил саблю.
— Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала!
Сидящие в зале фронтовики, видя, что обижают их генерала, вскочили и схватились за оружие. Эсэсовцы тоже.
— Господа! Успокойтесь! — вскричал конферансье на сцене. — Мы все защитники Фюрера и великого Рейха, и в тылу, и на фронте.
Штирлиц, уже вытащивший из кармана кастет, не смог успокоиться и излил свой гнев на официанта:
— Почему пиво разбавлено?
— Но ведь вы его даже не попробовали, господин штандартенфюрер!
— Молчать! — и Штирлиц вмазал официанту кастетом. Он не любил доставать кастет просто так.
Официант перелетел через столик генерала и упал на колени его дамы. Дама завизжала, как поросенок, из которого хозяин решил сделать жаркое. Генерал снова вскочил.
— Это ты, тыловая крыса, меня, боевого генерала!
Он в ярости схватил официанта и тоже вмазал.
Официант въехал головой в живот эсэсовцу. Тот согнулся пополам и заорал:
— Наших бьют!
Его товарищи кинулись на генерала, фронтовики встали на защиту, и завязалась обычная драка.
Как всегда, Штирлиц был ни при чем. Он спрятал кастет и достал браунинг с дарственной надписью «Штандартенфюреру СС фон Штирлицу от любимого Фюрера». Закричав «Наших бьют!», Штирлиц открыл стрельбу по люстрам. Девочки из варьете с визгом разбежались. Конферансье стащили со сцены и начали топтать ногами. Его визг был ещё более душераздирающим, чем у генеральской дамы. До смерти перепуганный оркестр заиграл вдруг «Дунайские волны». Генерал размахивал саблей и кричал:
— Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!
Когда у Штирлица кончились патроны, ни одна люстра уже не светила. Штирлиц закричал:
— Прекратить драку! — и бросился разнимать спорщиков.
Послышался звон разбитой посуды и сдавленный вопль, как будто кому-то попали по голове бутылкой.
— Полиция! — раздался крик.
Приехавшие полицейские начали с того, что выпустили по обойме поверх голов дерущихся. Беснующаяся толпа постепенно успокаивалась. Тех, кто не успокаивался, успокаивали. Зажгли свет. Затем вышел обер-лейтенант.
— Спокойно! Всем оставаться на своих местах!
И всех забрали.
После этого полицейские и оставшиеся в живых официанты вынесли трупы. Среди погибших оказался и агент 008. Ему случайно попали по голове бутылкой из-под шампанского. Так закончил свою карьеру знаменитый агент.
Всех арестованных погрузили по машинам и развезли по разным полицейским участкам. Штирлиц и боевой генерал попали в одну машину. Генерал не унимался:
— Это вы, тыловые крысы, меня, боевого генерала!
— Дайте ему по голове, — равнодушно сказал Штирлиц.
Обер-лейтенант с удовольствием исполнил просьбу. Генерал изумленно замолчал.
Скоро они подъехали к полицейскому участку.
Штирлица посадили в камеру. Немного походив из угла в угол, он начал выбивать на стене надпись «Здесь был Штирлиц», но его прервали.
— Арестованный Штирлиц, на выход.
Хмурый конвоир с перевязанной щекой отвел его в кабинет на допрос. За столом сидел обрюзгший майор и пил кофе.
— Фамилия?
— Штирлиц.
— Может ты и Штирлиц, а может и не Штирлиц. Кто тебя знает? Может ты русский шпион?
Штирлиц подошел ближе и сел.
— Слушай, майор, не возникай. Я в гневе страшен.
Майор, не ожидавший такого нахальства, разинул рот. А Штирлиц издевательским голосом продолжал:
— Ты мне сейчас кофейку обеспечь, а потом позвони моему другу Мюллеру. А иначе я могу тебе и морду твою свинскую набить...
Штирлиц ещё бы долго изгалялся, полицию он не любил с детства, но майор вдруг стукнул кулаком по столу, так что чашечка с кофе подпрыгнула, и заорал:
— Молчать!!!
— Не ори, — попросил Штирлиц.
— Встать, когда разговариваешь с офицером!
Штирлиц был спокоен, как дохлый лев.
— Я штандартенфюрер СС фон Штирлиц, — по слогам произнес он, — не люблю, когда в моем присутствии орут всякие мерзавцы. Я требую кофе и Мюллера. Иначе объявляю голодовку сроком на двести дней. Неужели ваша дурная голова не в состоянии понять, что стоит позвонить моему любимому другу детства Мюллеру, и я, наконец, больше не буду иметь удовольствие видеть вашу гнусную рожу.
Завернув такую блестящую фразу, Штирлиц про себя порадовался и гордо улыбнулся.
Майор позеленел от злости.
— Молчать!!!
Штирлицу майор совсем перестал нравиться. Он собрался дать обнаглевшему полицейскому в зубы и дал. Конвоиры бросились к Штирлицу, но опоздали. Майор ударился о висящий на стене портрет Фюрера в полный рост. Портрет упал.
Штирлиц, отбросив конвоиров, гневно закричал:
— Оскорблять моего любимого Фюрера! Да я теперь сам не уйду отсюда, не начистив ваши легавые морды!
С большим трудом разбушевавшегося Штирлица водворили обратно в камеру. Штирлиц долго буянил, бил каблуками в дверь, ругался на неизвестном языке, потом немного успокоился и запел:
— Замучен в тяжелой неволе...
Очнувшийся майор нервно почесал в затылке, где от удара о портрет Фюрера вздулась огромная шишка.
«Чертов Фюрер, теперь месяц болеть будет. Не портрет, а сплошное недоразумение.»
Майор походил по кабинету.
— Как бы чего не случилось... Мюллер шутить не любит... Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?.. Может всё-таки позвонить... На всякий случай...
И он позвонил Мюллеру. Шеф гестапо сказал «Ну, ну» и положил трубку. Майор, пожелтевший от страха, не знал, куда деваться. Он ходил из угла в угол, изредка посматривая на злополучный портрет фюрера и потирая шишку на голове.
Через полчаса приехал сытый и добродушный Мюллер.
— Какой Штирлиц? А, друг моего детства... Так что же вы его сразу не отпустили?
— Что вы, обергруппенфюрер! А вдруг он русский шпион?
Мюллер загадочно улыбнулся.
Они спустились в подвал к Штирлицу. Майор робко постучал в закрытую дверь, за которой Штирлиц горлопанил очередную песню. Штирлиц ответил коротко, тремя словами. Майор долго и униженно умолял Штирлица извинить его, глупого легавого кретина, и через полчаса Штирлиц его простил.
Он вышел из камеры и, не обращая внимания на стоящего на коленях майора, сердечно поздоровался с Мюллером. Старые друзья обнялись. Вспомнили детство. Штирлиц пожаловался, что его здесь обижали и плохо кормили. Майор от стыда желал провалиться сквозь землю.
Мюллер и Штирлиц вышли.
— Штирлиц, как же вас угораздило попасть в этот гадюшник?
— Так получилось. Был в ресторане с одной... Ну вы её не знаете... Тут вдруг драка, а разве прилично, когда при даме драка? Полез разнимать. Никогда, дружище, не разнимайте дерущихся. Неблагодарные скоты!
Голос Штирлица звенел от неподдельного негодования.
«Штирлиц, — улыбался Мюллер, — столько лет живет в Германии, а до сих пор не научился нормально говорить по-немецки. И откуда только у него этот ужасный рязанский акцент? Нет, пока Штирлиц трезв, с ним просто противно разговаривать. Вот когда выпьет, да, он говорит, как коренной берлинец. Пожалуй, надо выпить.»
— Кстати, Штирлиц...
Они переглянулись.
— Что за вопрос?!
Друзья детства понимали друг друга с полуслова. Мюллер взял Штирлица под руку, и они направились в ближайший ресторан.

Глава 4
В бункере Гитлера
В бункере Гитлера уже третий час длилось совещание. За круглым дубовым столом восседали высшие офицеры Рейха. Под портретом великого Фюрера сидел сам великий Фюрер, грустный и задумчивый. На него никто не обращал внимания. Обсуждалось два вопроса: почему немецкие войска потерпели поражение на Курской дуге, и как бы напроситься к Штирлицу на день рождения.
— Мало танков, — гундосил Гиммлер.
«А в штабе много идиотов», — думал всезнающий Мюллер.
— Мало самолетов...
Генерал фон Шварцкопфман встал, прокашлялся, высморкался в зеленый носовой платок и прохрипел:
— Господа! На Курской дуге мы потерпели поражение вовсе не из-за того, что было мало танков и самолетов, которых у нас, слава богу, хватает, а из-за наглости русских партизан. Командующему немецкими войсками на Курской дуге генерал-фельдмаршалу фон Клюге они подложили, извиняюсь, на сидение, ёжика...
Все оживились.
— Да, да, господа! Русского ёжика! Вследствие этого командующий упал со стула и получил ранение. И без мудрого руководства немецкие солдаты, — генерал вытер слезу, — не знали, куда стрелять.
Борман мерзко ухмыльнулся. Это по его приказу фон Клюге подложили ёжика. Шутка удалась.
— Так, — сказал Гитлер.
Воцарилась тишина.
«Почему я импотент?» — горько подумал Фюрер.
Через несколько секунд умному Геббельсу случайно пришла в голову мысль.
— Надо уничтожить партизан, и мы захватим Россию.
— Не проще ли уничтожить ёжиков? — предложил Гиммлер.
— Так, — сказал Гитлер.
Все снова замолчали.
«Ну почему же я импотент», — страдал великий Фюрер.
— Надо вывести всех ёжиков из России, — глубокомысленно сказал Геринг.
— И тогда в России нарушится биологическое равновесие, — подхватил Гиммлер, — и партизаны перемрут с голоду.
— Гениально! — восхитился подхалим Шелленберг.
— И мы тогда покажем русским ещё одну Курскую дугу и ещё один Сталинград.
— Гениально! — орал Шелленберг.
— Так.
Гитлер поднялся, обошел стол, встал за спиной Бормана и похлопал его по потной лысине.
«Господи! Ну, почему же я импотент? Почему не он, не Геббельс, а именно я?»
И Фюрер пошел к Еве Браун. Все проводили его сочувствующими взглядами.
Дверь за Гитлером закрылась. Разговор возобновился.
— Предлагаю закодировать операцию словом «Игельс», — предложил Геббельс.
— Я — за, — сказал Мюллер, которому было всё равно.
— Шелленберг, — попросил Гиммлер, — доставайте.
Шелленберг достал из-за пазухи бутылку армянского коньяка и разлил в рюмочки. Хватило на всех, а то, что осталось, Шелленберг вылил себе в рот.
— Предлагаю выпить за операцию «Игельс»!
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату ворвался Штирлиц. Все тут же сели. Штирлиц услышал только несколько последних слов.
«Скрывают», — подумал он и решил сделать вид, что он зашел просто так. Штирлиц подошел к сейфу, достал отмычки и в гробовой тишине вскрыл его. Он копался минут пять, но ничего нового не нашел.
«Бездельники», — подумал Штирлиц и с шумом захлопнул дверцу.
— Товарищ Штирлиц, — послышался осторожный голос Геринга, у которого недавно пропала половина доклада Фюреру, а вторая половина оказалась сильно испачканной, — когда берете документики из сейфа, возвращайте обратно и не пачкайте, пожалуйста.
— Нужны мне ваши документы, — обиделся Штирлиц, — у меня своих хватает.
Он подошел к столу, отнял у Геббельса рюмку и провозгласил:
— За моего любимого Фюрера!
С недовольными лицами все выпили. Обделенный Геббельс обиженно посопел, достал бутылку шнапса и отхлебнул прямо из горлышка.
— Хайль! — и Штирлиц вышел.
От шнапса Геббельса передернуло так, что он подумал: «Яка гарна горилка!»
— На чем мы остановились? — спросил он, вытирая рот рукавом мундира.
— На операции «Игельс», — сказал Шелленберг.
Дверь снова внезапно приотворилась, и в нее просунулась довольная физиономия Штирлица.
— Да, господа, я, когда вошел, забыл поздороваться!
— Здравствуй, здравствуй, — сказал вежливый Мюллер.
Штирлиц ещё раз закрыл дверь и ушел. Подслушивать под дверью он считал ниже своего достоинства.
Гиммлер встал, обошел стол и выглянул за дверь. Убедившись, что Штирлица поблизости нет, он оглядел своих соратников и, прищурившись, спросил:
— Кстати, господа, о Штирлице: как бы нам попасть к нему на день рождения?
— Предлагаю на халяву, — сказал Геббельс, — заодно и подарок покупать не надо.
Гиммлер взял из хрустальной вазы большое красное яблоко, с хрустом откусил половину, и, жуя, сказал:
— У меня на складе завалялся маленький списанный бронетранспортёрчик человек на десять-двенадцать... Поедем на нем, а потом подарим Штирлицу... Всё равно выбрасывать.
Все потянулись за яблоками.
— А как назад? — спросил Геринг.
— Назад нас отвезут.
Они ещё немного посплетничали, Борман похвалился новой секретаршей. Разговор зашел о женщинах, перекинулся на французскую порнографию, а потом у каждого нашлись свои дела.

Глава 5
Вербовка пастора Шлага
Засунув руки в карманы, Штирлиц шел по коридору. Его настроение было на редкость веселым, что случалось с ним редко. Центр, наконец-то, ответил на его запросы, прислал посылку с папиросами и вскоре обещал прислать новую радистку.
Из-за двери с надписью «Гестапо» доносились жалобные стенания, словно за этой дверью кому-то дали в нос.
«Странный кабинет, — подумал Штирлиц, — здесь постоянно кого-то бьют.»
Дверь со скрипом отворилась, и Штирлиц увидел своего хорошего друга Айсмана. Штирлиц не без удовольствия вспомнил, как на прошлой неделе они разгромили публичный дом, хозяин которого оказался евреем.
— А, Штирлиц! — единственный глаз Айсмана радостно засверкал, — ты-то мне как раз и нужен. Вопросик есть. Столица Советского Союза из шести букв на «Мы». А?
— Не знаю. Мадрид, наверно.
— Подходит.
Айсман вписал «Мадрид».
— Кого бьем? — деловито поинтересовался Штирлиц, прикуривая.
Айсман потянулся за «Беломором».
— Есть тут один. Некто пастор Шлаг.
Они вошли в кабинет. Два потных дюжих гестаповца методично избивали толстенького человечка в рясе. На лице человечка застыло покорное благочестивое выражение.
— В чём тебя обвиняют, скотина? — орал гестаповец. — За что тебя взяли? Где твоё дело?
— Вот, — сказал Айсман, — Борман дал распоряжение пощупать, а дело потеряли. А этот гад не сознается, в чем виноват.
— В чем тебя обвиняют? — хором надрывались гестаповцы.
Пастор молчал. Штирлиц вспомнил про дело этого пастора, которое он когда-то где- то видел.
— Отдай его мне, Айсман, — попросил он.
— Зачем тебе эта толстая свинья?
— На Бормана похож.
Айсман захохотал. Гестаповцы доставили Шлага в кабинет Штирлица. Пастор стоял по стойке «смирно». Штирлиц присел на край раскладушки и пристально посмотрел на пастора.
— Садитесь.
— Спасибо, я постою.
— Садитесь, черт вас возьми.
Пастор Шлаг устало опустился на табуретку.
— Чаю хотите? — спросил Штирлиц и налил ему стакан холодного чая.
Они говорили около получаса. Штирлицу пастор понравился. Шлаг, без сомнения, был умён, а его размышления о женщинах привели Штирлица в восторг.
— Всё это хорошо, — сказал Штирлиц, — а всё-таки, пастор, на кого вы работаете?
— Господин штандартенфюрер! Я готов работать на кого угодно и, честное слово, я ни в чем не виноват.
— Прекрасно, — сказал Штирлиц, — вы будете работать на меня.
Он достал папку с надписью «Дело N 148».
— Это я взял у гестапо ваше дело. Почитайте!
Пастор просмотрел дело. Дойдя до места, где его обвиняли в работе на чью-то разведку, он удивленно приподнял брови.
— И с чего они взяли, что я на кого-то работаю? Ведь это же ерунда!
— Теперь вы работаете на меня, — напомнил Штирлиц.
— Да, да, конечно.
— Пастор, а зачем вам так много женщин?
— Это мои прихожане, — потупил очи пастор Шлаг, — вернее, прихожанки.
— А сколько вам лет?
— Зимой будет пятьдесят два.
— А почему вы до сих пор не женитесь?
Пастор Шлаг смущённо покраснел.
— Я ещё слишком молод, чтобы думать о женщинах.
Штирлиц повертел в руке карандаш и выписал пропуск.
— Вы свободны. Когда понадобитесь, я вас найду. Если кто будет приставать, ссылайтесь на меня, я им морду набью, они меня знают.
Пастор долго благодарил Штирлица и, не веря ещё, что он, наконец-то, свободен, ушел.
Штирлиц потянулся, зевнул и лег на раскладушку. В его голове созревал колоссальный план. Он задремал. Вдруг в кабинет ворвался Айсман.
— Ты что, его отпустил?
— Кого? — сонно спросил Штирлиц.
— Этого пастора вонючего...
— Он раскололся, — скучая, сказал великолепный Штирлиц, — и даже согласился стать моим агентом.
Айсман уважительно посмотрел на Штирлица и поправил черную повязку на глазу.
— Да, Штирлиц, однако, умеешь ты работать с людьми.
Они попили чаю, Айсман рассказал пару новых хамских проделок Бормана и посоветовал остерегаться садиться на второй от двери унитаз.
Так они просидели до конца рабочего дня.

Глава 6
День рождения Штирлица
Штирлиц родился в январе, но свой день рождения отмечал Первого Мая, чтобы показать свою солидарность с международным рабочим классом. В прошлом году, в этот день он пригласил одного Мюллера, но по гнусной инициативе Гиммлера, к нему домой заявилась вся верхушка Рейха, которая считала своим долгом поздравить его с праздником, и каждый, как бы издеваясь, дарил то портрет Сталина, то кирзовые сапоги, то полное собрание сочинений Карла Маркса на китайском языке, а Борман даже сподобился подарить свою старую секретаршу. Этого Штирлиц ему простить не смог. Секретаршу он тут же вручил Шелленбергу, который за это подмешал Борману в нарзан немного пургену.
Один только добрый и интеллигентный Мюллер преподнес Штирлицу подшивку французской порнографии за 1917 год.
Всё было бы ничего, если бы офицеры не укушались до свинского состояния и не загадили Штирлицу всю квартиру. Штирлицу не было жалко разбитой хрустальной люстры, сервиза, поломанной мебели, но это было дело принципа, и на этот раз Штирлиц приглашать никого не стал. Он со всех сторон обдумал свое положение и предусмотрительно решил отметить день рождения на даче в обществе пастора Шлага и его прихожанок, скрывшись тем самым от непрошенных гостей.
Стол поставили буквой «Ш». Довольный Штирлиц щедро раздавал указания и, хотя его никто не слушал, чувствовал себя большим начальником. Агентура пастора Шлага, одетая в белые переднички, хлопотала на кухне, накрывала на стол, с восторгом ловила каждое слово господина штандартенфюрера.
Английский агент, загримированный под женщину и тоже в белом передничке, кропотливо маскировал по углам микрофоны. Сердце его пело. Он, наконец-то, вышел на самого Штирлица.
Автобус с женщинами приехал всего три часа назад. Любопытные женские лица выглядывали из окон автобуса на вышедшего им навстречу Штирлица. Он был в халате, распахнутом на волосатой груди. На его голове была натянута сеточка. Зачем, Штирлиц не знал, но он видел точно такую же у Шелленберга.
Сегодня Штирлиц снова принимал ванну.
Пастор Шлаг вылез из кабины и отдал честь.
— Сколько? — спросил Штирлиц, бросая быстрый взгляд на автобус.
— Двадцать одна.
— Очко, — порадовался Штирлиц.
— Двадцать проверенных агентов и одна новенькая, — сказал пастор Шлаг, розовощеко улыбаясь.
— Командуйте, — разрешил Штирлиц.
Пастор Шлаг набрал полную грудь воздуха и препротивным голосом заорал:
— В одну шеренгу становись!
— Становись, становись... — отозвалось эхо, и в кустах что-то зашуршало.
Женщины, хихикая и переговариваясь, вылезли из автобуса, и через двадцать минут пастору удалось их построить.
Штирлиц принял боевой вид и сказал:
— На первый второй рассчитайсь! Первые номера — на кухню, вторые — накрывать на стол.
Женщины сновали туда-сюда, а Штирлиц и пастор Шлаг играли в подкидного дурака на щелбаны. Когда всё было накрыто, Штирлиц сел во главе стола, а пастор Шлаг оправил белую манишку и поднял бокал шампанского.
Внезапно во дворе заурчал мотор. Штирлиц посмотрел в окно. Из подъехавшего бронетранспортера вылезал Борман. Дача была оцеплена эсэсовцами. Эсэсовцы сидели на всех деревьях, в кустах, на крыше и в других интересных местах. Практичный Шелленберг хотел застичь Штирлица врасплох и ещё за неделю велел окружить дачу. Из бронетранспортера выползли Гиммлер и Геббельс, и Штирлиц смачно плюнул на только что вымытый пол. Гиммлер, уже порядком набравшийся (по дороге они заехали в женский концлагерь, и комендант угостил их наливочкой), убеждал Геббельса, что Штирлицу будет в три раза приятней, если бронетранспортер заедет прямо в дом.
Штирлиц умел сдерживать свои чувства.
— Заразы!!!
Он схватил бутылку шампанского и метнул в сервант. Посыпались осколки.
— Я тоже не люблю шампанское, — сказал подошедший Мюллер. Офицеры весело рассаживались за столом, обнимая прихожанок пастора Шлага, Борман потянулся за гусем с яблоками и опрокинул канистру с квасом.
Мюллер преподнес Штирлицу букет красных роз.
— Предлагаю, — заорал Геббельс, — выпить за истинного патриота Рейха, штандартенфюрера СС фон Штирлица.
— Хайль Штирлиц! — закричали гости.
Мрачный Штирлиц один за другим кушал из большого серебряного блюда пельмени.
Шелленберг привстал, потянулся за куском торта, Борман подложил ему большую кнопку. Шелленберг подскочил до потолка и приземлился на стол, опрокинув на Гиммлера трехлитровую банку с майонезом. Нерастерявшийся Гиммлер, не разобрав, кто это сделал, дал в нос сидящему рядом Герингу. Тот опрокинулся вместе с креслом.
Штирлиц наливал Мюллеру очередную стопку коньяка.
Опрокинутый Геринг подполз к столу и попытался встать. Вставая, он зацепился головой за ногу Геббельса, который произносил тост, и приподнял его над столом. Геббельс, ничего не понимая, закричал «На помощь!» и упал на стол. Женщины зашлись от смеха.
Мюллер наливал Штирлицу очередную стопку коньяка.
Геббельс, угодивший лицом в блюдо с карпами, пытался доказать ничего не понимающим рыбам превосходство арийской расы над всеми другими и агитировал записываться в «Гитлерюгенд».
Укушавшийся адъютант Гиммлера по имени Фриц, шатаясь, подошел к Штирлицу и стал поздравлять его с днем рождения.
— Я восхищаюсь вами, господин штандартенфюрер! Вы — мой идеал контрразведчика!
Они выпили на брудершафт.
Мюллер, которому понравилась сидящая рядом блондинка, посмотрел на часы и сказал:
— По-моему, нам пора спать.
Гиммлер встал и покачал перед носом Штирлица указательным пальцем:
— А всё-таки, Штирлиц, вы бо-ольшая свинья, пытались от нас скрыться на даче...
— Извинитесь! — возмутился адъютант Фриц и влепил Гиммлеру пощёчину.
— Извините меня, Штирлиц, — сказал Гиммлер.
Пьяный Борман обходил стол и по очереди пытался завести знакомство с женщинами. От него несло водкой и чесноком, и женщины с отвращением отталкивали его. Английский агент спрятался от Бормана под столом.
Не солоно хлебавши, Борман сел рядом с пастором Шлагом.
— Б-борман, — сказал Борман, протягивая потную ладонь.
Они познакомились и выпили. Закусили. Ещё выпили. Вскоре пастор Шлаг, подтягивая в терцию с Борманом, запел:
— От Москвы до Британских морей...
Вольф, Холтофф и фон Шварцкопфман затеяли преферанс. Пулю писали мелом на полу. Фон Шварцкопфман проигрывал и ругался. Вокруг них столпилось большинство женщин, они с азартом наблюдали за игрой и подсказывали незадачливому фон Шварцкопфману.
Гиммлеру стало плохо, он залез под стол и заснул, потеснив английского агента.
Штирлиц вспомнил, что сегодня у него день рождения. Он с отвращением оглядел зал и понял, что праздник испорчен.
«Их бы собрать всех гадов где-нибудь... Только не на моей даче... И запалить фитиль у ящика с динамитом...» — устало подумал Штирлиц.
Он плюнул в Геринга, прихватил с собой бутылку портвейна и направился в туалет отдохнуть от вульгарного шума.
Из-под стола вылез английский агент и по-пластунски пополз в том же направлении.
Туалет Штирлица был отделан югославским кафелем. Рядом с бассейном стоял голубой финский унитаз. Штирлиц присел, подпер щеку кулаком и задумался, глядя на репродукцию картины Левитана «Русская осень». Штирлицу вспомнилась родная деревня, стог сена, девушка с родинкой на левой груди.
«Черт возьми, — подумал Штирлиц, — кругом одни жиды!»
И тут ему пришла в голову мысль поздравить Центр со своим днем рождения. Штирлиц попытался вспомнить, куда он прошлый раз засунул рацию. Ни под умывальником, ни в бачке он её не нашел. Зато в самом унитазе обнаружил нечто похожее. По крайней мере, это нечто было со знаком качества.
«Феликсу от Юстаса. Совершенно секретно, — передавал Штирлиц открытым текстом. — Поздравляю со своим днем рождения, желаю счастья в труде и в личной жизни. Юстас.»
Центр не отвечал.
«Заснули они там что ли?» — подумал Штирлиц и повторил сообщение.
Было похоже, что в Центре уже отметили день рождения, надрались и спят. Штирлиц огорчился, что там надрались без него. И выключил рацию.
«Понавешали тут!» — он дернул за веревочку, бачок заурчал.
Английский агент за дверью сменил кассету. Неудовлетворенный Штирлиц пнул дверь ногой, дверь ударила агента по носу, и Штирлиц, забыв бутылку портвейна, пошел к столу.
Агент, потирая распухший нос, вошел в туалет.
«Где он прячет рацию?»
Агент стал искать и сразу нашел бутылку портвейна.
Борман, напоив пастора Шлага так, что тот упал под стол, привязал его шнурки к ножке стола и, потирая руки, по привычке пошел в туалет. В туалете английский агент пил портвейн.
— П-пардон, мадам, — сказал Борман, закрыл дверь и тупо уставился на букву «М».
«У Штирлица перепутаны таблички на дверях. На женском туалете висит табличка «М». Тут надо подумать. Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?»
Задумчивый Борман взвесил все «за» и «против», загнул три пальца и поменял таблички. Потом подумал, что сделал доброе дело, и поменял таблички назад.
— Люблю порядок, — сказал он вслух и вошел в другую дверь.
Раздался визг, и Борман вышел с отпечатком ладони на правой щеке.
«Левша, — подумал Борман, — ничего не понимаю!»
И обиженный Борман пошел в сад.
В зале все уже спали. Генерал фон Шварцкопфман во сне бормотал:
«Шесть пикей — «Сталинград». Куда вы с бубями, ваши не лезут...»
И только Штирлиц сидел в углу и при свете торшера читал Есенина.
— Нет, не могу я видеть вас —
Так говорил я в самом деле,
И не один, а сотню раз, —
А вы — и верить не хотели...

Глава 4
В бункере Гитлера
В бункере Гитлера уже третий час длилось совещание. За круглым дубовым столом восседали высшие офицеры Рейха. Под портретом великого Фюрера сидел сам великий Фюрер, грустный и задумчивый. На него никто не обращал внимания. Обсуждалось два вопроса: почему немецкие войска потерпели поражение на Курской дуге, и как бы напроситься к Штирлицу на день рождения.
— Мало танков, — гундосил Гиммлер.
«А в штабе много идиотов», — думал всезнающий Мюллер.
— Мало самолетов...
Генерал фон Шварцкопфман встал, прокашлялся, высморкался в зеленый носовой платок и прохрипел:
— Господа! На Курской дуге мы потерпели поражение вовсе не из-за того, что было мало танков и самолетов, которых у нас, слава богу, хватает, а из-за наглости русских партизан. Командующему немецкими войсками на Курской дуге генерал-фельдмаршалу фон Клюге они подложили, извиняюсь, на сидение, ёжика...
Все оживились.
— Да, да, господа! Русского ёжика! Вследствие этого командующий упал со стула и получил ранение. И без мудрого руководства немецкие солдаты, — генерал вытер слезу, — не знали, куда стрелять.
Борман мерзко ухмыльнулся. Это по его приказу фон Клюге подложили ёжика. Шутка удалась.
— Так, — сказал Гитлер.
Воцарилась тишина.
«Почему я импотент?» — горько подумал Фюрер.
Через несколько секунд умному Геббельсу случайно пришла в голову мысль.
— Надо уничтожить партизан, и мы захватим Россию.
— Не проще ли уничтожить ёжиков? — предложил Гиммлер.
— Так, — сказал Гитлер.
Все снова замолчали.
«Ну почему же я импотент», — страдал великий Фюрер.
— Надо вывести всех ёжиков из России, — глубокомысленно сказал Геринг.
— И тогда в России нарушится биологическое равновесие, — подхватил Гиммлер, — и партизаны перемрут с голоду.
— Гениально! — восхитился подхалим Шелленберг.
— И мы тогда покажем русским ещё одну Курскую дугу и ещё один Сталинград.
— Гениально! — орал Шелленберг.
— Так.
Гитлер поднялся, обошел стол, встал за спиной Бормана и похлопал его по потной лысине.
«Господи! Ну, почему же я импотент? Почему не он, не Геббельс, а именно я?»
И Фюрер пошел к Еве Браун. Все проводили его сочувствующими взглядами.
Дверь за Гитлером закрылась. Разговор возобновился.
— Предлагаю закодировать операцию словом «Игельс», — предложил Геббельс.
— Я — за, — сказал Мюллер, которому было всё равно.
— Шелленберг, — попросил Гиммлер, — доставайте.
Шелленберг достал из-за пазухи бутылку армянского коньяка и разлил в рюмочки. Хватило на всех, а то, что осталось, Шелленберг вылил себе в рот.
— Предлагаю выпить за операцию «Игельс»!
Дверь со скрипом отворилась, и в комнату ворвался Штирлиц. Все тут же сели. Штирлиц услышал только несколько последних слов.
«Скрывают», — подумал он и решил сделать вид, что он зашел просто так. Штирлиц подошел к сейфу, достал отмычки и в гробовой тишине вскрыл его. Он копался минут пять, но ничего нового не нашел.
«Бездельники», — подумал Штирлиц и с шумом захлопнул дверцу.
— Товарищ Штирлиц, — послышался осторожный голос Геринга, у которого недавно пропала половина доклада Фюреру, а вторая половина оказалась сильно испачканной, — когда берете документики из сейфа, возвращайте обратно и не пачкайте, пожалуйста.
— Нужны мне ваши документы, — обиделся Штирлиц, — у меня своих хватает.
Он подошел к столу, отнял у Геббельса рюмку и провозгласил:
— За моего любимого Фюрера!
С недовольными лицами все выпили. Обделенный Геббельс обиженно посопел, достал бутылку шнапса и отхлебнул прямо из горлышка.
— Хайль! — и Штирлиц вышел.
От шнапса Геббельса передернуло так, что он подумал: «Яка гарна горилка!»
— На чем мы остановились? — спросил он, вытирая рот рукавом мундира.
— На операции «Игельс», — сказал Шелленберг.
Дверь снова внезапно приотворилась, и в нее просунулась довольная физиономия Штирлица.
— Да, господа, я, когда вошел, забыл поздороваться!
— Здравствуй, здравствуй, — сказал вежливый Мюллер.
Штирлиц ещё раз закрыл дверь и ушел. Подслушивать под дверью он считал ниже своего достоинства.
Гиммлер встал, обошел стол и выглянул за дверь. Убедившись, что Штирлица поблизости нет, он оглядел своих соратников и, прищурившись, спросил:
— Кстати, господа, о Штирлице: как бы нам попасть к нему на день рождения?
— Предлагаю на халяву, — сказал Геббельс, — заодно и подарок покупать не надо.
Гиммлер взял из хрустальной вазы большое красное яблоко, с хрустом откусил половину, и, жуя, сказал:
— У меня на складе завалялся маленький списанный бронетранспортёрчик человек на десять-двенадцать... Поедем на нем, а потом подарим Штирлицу... Всё равно выбрасывать.
Все потянулись за яблоками.
— А как назад? — спросил Геринг.
— Назад нас отвезут.
Они ещё немного посплетничали, Борман похвалился новой секретаршей. Разговор зашел о женщинах, перекинулся на французскую порнографию, а потом у каждого нашлись свои дела.

Глава 5
Вербовка пастора Шлага
Засунув руки в карманы, Штирлиц шел по коридору. Его настроение было на редкость веселым, что случалось с ним редко. Центр, наконец-то, ответил на его запросы, прислал посылку с папиросами и вскоре обещал прислать новую радистку.
Из-за двери с надписью «Гестапо» доносились жалобные стенания, словно за этой дверью кому-то дали в нос.
«Странный кабинет, — подумал Штирлиц, — здесь постоянно кого-то бьют.»
Дверь со скрипом отворилась, и Штирлиц увидел своего хорошего друга Айсмана. Штирлиц не без удовольствия вспомнил, как на прошлой неделе они разгромили публичный дом, хозяин которого оказался евреем.
— А, Штирлиц! — единственный глаз Айсмана радостно засверкал, — ты-то мне как раз и нужен. Вопросик есть. Столица Советского Союза из шести букв на «Мы». А?
— Не знаю. Мадрид, наверно.
— Подходит.
Айсман вписал «Мадрид».
— Кого бьем? — деловито поинтересовался Штирлиц, прикуривая.
Айсман потянулся за «Беломором».
— Есть тут один. Некто пастор Шлаг.
Они вошли в кабинет. Два потных дюжих гестаповца методично избивали толстенького человечка в рясе. На лице человечка застыло покорное благочестивое выражение.
— В чём тебя обвиняют, скотина? — орал гестаповец. — За что тебя взяли? Где твоё дело?
— Вот, — сказал Айсман, — Борман дал распоряжение пощупать, а дело потеряли. А этот гад не сознается, в чем виноват.
— В чем тебя обвиняют? — хором надрывались гестаповцы.
Пастор молчал. Штирлиц вспомнил про дело этого пастора, которое он когда-то где- то видел.
— Отдай его мне, Айсман, — попросил он.
— Зачем тебе эта толстая свинья?
— На Бормана похож.
Айсман захохотал. Гестаповцы доставили Шлага в кабинет Штирлица. Пастор стоял по стойке «смирно». Штирлиц присел на край раскладушки и пристально посмотрел на пастора.
— Садитесь.
— Спасибо, я постою.
— Садитесь, черт вас возьми.
Пастор Шлаг устало опустился на табуретку.
— Чаю хотите? — спросил Штирлиц и налил ему стакан холодного чая.
Они говорили около получаса. Штирлицу пастор понравился. Шлаг, без сомнения, был умён, а его размышления о женщинах привели Штирлица в восторг.
— Всё это хорошо, — сказал Штирлиц, — а всё-таки, пастор, на кого вы работаете?
— Господин штандартенфюрер! Я готов работать на кого угодно и, честное слово, я ни в чем не виноват.
— Прекрасно, — сказал Штирлиц, — вы будете работать на меня.
Он достал папку с надписью «Дело N 148».
— Это я взял у гестапо ваше дело. Почитайте!
Пастор просмотрел дело. Дойдя до места, где его обвиняли в работе на чью-то разведку, он удивленно приподнял брови.
— И с чего они взяли, что я на кого-то работаю? Ведь это же ерунда!
— Теперь вы работаете на меня, — напомнил Штирлиц.
— Да, да, конечно.
— Пастор, а зачем вам так много женщин?
— Это мои прихожане, — потупил очи пастор Шлаг, — вернее, прихожанки.
— А сколько вам лет?
— Зимой будет пятьдесят два.
— А почему вы до сих пор не женитесь?
Пастор Шлаг смущённо покраснел.
— Я ещё слишком молод, чтобы думать о женщинах.
Штирлиц повертел в руке карандаш и выписал пропуск.
— Вы свободны. Когда понадобитесь, я вас найду. Если кто будет приставать, ссылайтесь на меня, я им морду набью, они меня знают.
Пастор долго благодарил Штирлица и, не веря ещё, что он, наконец-то, свободен, ушел.
Штирлиц потянулся, зевнул и лег на раскладушку. В его голове созревал колоссальный план. Он задремал. Вдруг в кабинет ворвался Айсман.
— Ты что, его отпустил?
— Кого? — сонно спросил Штирлиц.
— Этого пастора вонючего...
— Он раскололся, — скучая, сказал великолепный Штирлиц, — и даже согласился стать моим агентом.
Айсман уважительно посмотрел на Штирлица и поправил черную повязку на глазу.
— Да, Штирлиц, однако, умеешь ты работать с людьми.
Они попили чаю, Айсман рассказал пару новых хамских проделок Бормана и посоветовал остерегаться садиться на второй от двери унитаз.
Так они просидели до конца рабочего дня.

Глава 6
День рождения Штирлица
Штирлиц родился в январе, но свой день рождения отмечал Первого Мая, чтобы показать свою солидарность с международным рабочим классом. В прошлом году, в этот день он пригласил одного Мюллера, но по гнусной инициативе Гиммлера, к нему домой заявилась вся верхушка Рейха, которая считала своим долгом поздравить его с праздником, и каждый, как бы издеваясь, дарил то портрет Сталина, то кирзовые сапоги, то полное собрание сочинений Карла Маркса на китайском языке, а Борман даже сподобился подарить свою старую секретаршу. Этого Штирлиц ему простить не смог. Секретаршу он тут же вручил Шелленбергу, который за это подмешал Борману в нарзан немного пургену.
Один только добрый и интеллигентный Мюллер преподнес Штирлицу подшивку французской порнографии за 1917 год.
Всё было бы ничего, если бы офицеры не укушались до свинского состояния и не загадили Штирлицу всю квартиру. Штирлицу не было жалко разбитой хрустальной люстры, сервиза, поломанной мебели, но это было дело принципа, и на этот раз Штирлиц приглашать никого не стал. Он со всех сторон обдумал свое положение и предусмотрительно решил отметить день рождения на даче в обществе пастора Шлага и его прихожанок, скрывшись тем самым от непрошенных гостей.
Стол поставили буквой «Ш». Довольный Штирлиц щедро раздавал указания и, хотя его никто не слушал, чувствовал себя большим начальником. Агентура пастора Шлага, одетая в белые переднички, хлопотала на кухне, накрывала на стол, с восторгом ловила каждое слово господина штандартенфюрера.
Английский агент, загримированный под женщину и тоже в белом передничке, кропотливо маскировал по углам микрофоны. Сердце его пело. Он, наконец-то, вышел на самого Штирлица.
Автобус с женщинами приехал всего три часа назад. Любопытные женские лица выглядывали из окон автобуса на вышедшего им навстречу Штирлица. Он был в халате, распахнутом на волосатой груди. На его голове была натянута сеточка. Зачем, Штирлиц не знал, но он видел точно такую же у Шелленберга.
Сегодня Штирлиц снова принимал ванну.
Пастор Шлаг вылез из кабины и отдал честь.
— Сколько? — спросил Штирлиц, бросая быстрый взгляд на автобус.
— Двадцать одна.
— Очко, — порадовался Штирлиц.
— Двадцать проверенных агентов и одна новенькая, — сказал пастор Шлаг, розовощеко улыбаясь.
— Командуйте, — разрешил Штирлиц.
Пастор Шлаг набрал полную грудь воздуха и препротивным голосом заорал:
— В одну шеренгу становись!
— Становись, становись... — отозвалось эхо, и в кустах что-то зашуршало.
Женщины, хихикая и переговариваясь, вылезли из автобуса, и через двадцать минут пастору удалось их построить.
Штирлиц принял боевой вид и сказал:
— На первый второй рассчитайсь! Первые номера — на кухню, вторые — накрывать на стол.
Женщины сновали туда-сюда, а Штирлиц и пастор Шлаг играли в подкидного дурака на щелбаны. Когда всё было накрыто, Штирлиц сел во главе стола, а пастор Шлаг оправил белую манишку и поднял бокал шампанского.
Внезапно во дворе заурчал мотор. Штирлиц посмотрел в окно. Из подъехавшего бронетранспортера вылезал Борман. Дача была оцеплена эсэсовцами. Эсэсовцы сидели на всех деревьях, в кустах, на крыше и в других интересных местах. Практичный Шелленберг хотел застичь Штирлица врасплох и ещё за неделю велел окружить дачу. Из бронетранспортера выползли Гиммлер и Геббельс, и Штирлиц смачно плюнул на только что вымытый пол. Гиммлер, уже порядком набравшийся (по дороге они заехали в женский концлагерь, и комендант угостил их наливочкой), убеждал Геббельса, что Штирлицу будет в три раза приятней, если бронетранспортер заедет прямо в дом.
Штирлиц умел сдерживать свои чувства.
— Заразы!!!
Он схватил бутылку шампанского и метнул в сервант. Посыпались осколки.
— Я тоже не люблю шампанское, — сказал подошедший Мюллер. Офицеры весело рассаживались за столом, обнимая прихожанок пастора Шлага, Борман потянулся за гусем с яблоками и опрокинул канистру с квасом.
Мюллер преподнес Штирлицу букет красных роз.
— Предлагаю, — заорал Геббельс, — выпить за истинного патриота Рейха, штандартенфюрера СС фон Штирлица.
— Хайль Штирлиц! — закричали гости.
Мрачный Штирлиц один за другим кушал из большого серебряного блюда пельмени.
Шелленберг привстал, потянулся за куском торта, Борман подложил ему большую кнопку. Шелленберг подскочил до потолка и приземлился на стол, опрокинув на Гиммлера трехлитровую банку с майонезом. Нерастерявшийся Гиммлер, не разобрав, кто это сделал, дал в нос сидящему рядом Герингу. Тот опрокинулся вместе с креслом.
Штирлиц наливал Мюллеру очередную стопку коньяка.
Опрокинутый Геринг подполз к столу и попытался встать. Вставая, он зацепился головой за ногу Геббельса, который произносил тост, и приподнял его над столом. Геббельс, ничего не понимая, закричал «На помощь!» и упал на стол. Женщины зашлись от смеха.
Мюллер наливал Штирлицу очередную стопку коньяка.
Геббельс, угодивший лицом в блюдо с карпами, пытался доказать ничего не понимающим рыбам превосходство арийской расы над всеми другими и агитировал записываться в «Гитлерюгенд».
Укушавшийся адъютант Гиммлера по имени Фриц, шатаясь, подошел к Штирлицу и стал поздравлять его с днем рождения.
— Я восхищаюсь вами, господин штандартенфюрер! Вы — мой идеал контрразведчика!
Они выпили на брудершафт.
Мюллер, которому понравилась сидящая рядом блондинка, посмотрел на часы и сказал:
— По-моему, нам пора спать.
Гиммлер встал и покачал перед носом Штирлица указательным пальцем:
— А всё-таки, Штирлиц, вы бо-ольшая свинья, пытались от нас скрыться на даче...
— Извинитесь! — возмутился адъютант Фриц и влепил Гиммлеру пощёчину.
— Извините меня, Штирлиц, — сказал Гиммлер.
Пьяный Борман обходил стол и по очереди пытался завести знакомство с женщинами. От него несло водкой и чесноком, и женщины с отвращением отталкивали его. Английский агент спрятался от Бормана под столом.
Не солоно хлебавши, Борман сел рядом с пастором Шлагом.
— Б-борман, — сказал Борман, протягивая потную ладонь.
Они познакомились и выпили. Закусили. Ещё выпили. Вскоре пастор Шлаг, подтягивая в терцию с Борманом, запел:
— От Москвы до Британских морей...
Вольф, Холтофф и фон Шварцкопфман затеяли преферанс. Пулю писали мелом на полу. Фон Шварцкопфман проигрывал и ругался. Вокруг них столпилось большинство женщин, они с азартом наблюдали за игрой и подсказывали незадачливому фон Шварцкопфману.
Гиммлеру стало плохо, он залез под стол и заснул, потеснив английского агента.
Штирлиц вспомнил, что сегодня у него день рождения. Он с отвращением оглядел зал и понял, что праздник испорчен.
«Их бы собрать всех гадов где-нибудь... Только не на моей даче... И запалить фитиль у ящика с динамитом...» — устало подумал Штирлиц.
Он плюнул в Геринга, прихватил с собой бутылку портвейна и направился в туалет отдохнуть от вульгарного шума.
Из-под стола вылез английский агент и по-пластунски пополз в том же направлении.
Туалет Штирлица был отделан югославским кафелем. Рядом с бассейном стоял голубой финский унитаз. Штирлиц присел, подпер щеку кулаком и задумался, глядя на репродукцию картины Левитана «Русская осень». Штирлицу вспомнилась родная деревня, стог сена, девушка с родинкой на левой груди.
«Черт возьми, — подумал Штирлиц, — кругом одни жиды!»
И тут ему пришла в голову мысль поздравить Центр со своим днем рождения. Штирлиц попытался вспомнить, куда он прошлый раз засунул рацию. Ни под умывальником, ни в бачке он её не нашел. Зато в самом унитазе обнаружил нечто похожее. По крайней мере, это нечто было со знаком качества.
«Феликсу от Юстаса. Совершенно секретно, — передавал Штирлиц открытым текстом. — Поздравляю со своим днем рождения, желаю счастья в труде и в личной жизни. Юстас.»
Центр не отвечал.
«Заснули они там что ли?» — подумал Штирлиц и повторил сообщение.
Было похоже, что в Центре уже отметили день рождения, надрались и спят. Штирлиц огорчился, что там надрались без него. И выключил рацию.
«Понавешали тут!» — он дернул за веревочку, бачок заурчал.
Английский агент за дверью сменил кассету. Неудовлетворенный Штирлиц пнул дверь ногой, дверь ударила агента по носу, и Штирлиц, забыв бутылку портвейна, пошел к столу.
Агент, потирая распухший нос, вошел в туалет.
«Где он прячет рацию?»
Агент стал искать и сразу нашел бутылку портвейна.
Борман, напоив пастора Шлага так, что тот упал под стол, привязал его шнурки к ножке стола и, потирая руки, по привычке пошел в туалет. В туалете английский агент пил портвейн.
— П-пардон, мадам, — сказал Борман, закрыл дверь и тупо уставился на букву «М».
«У Штирлица перепутаны таблички на дверях. На женском туалете висит табличка «М». Тут надо подумать. Что скажет по этому поводу Кальтенбруннер?»
Задумчивый Борман взвесил все «за» и «против», загнул три пальца и поменял таблички. Потом подумал, что сделал доброе дело, и поменял таблички назад.
— Люблю порядок, — сказал он вслух и вошел в другую дверь.
Раздался визг, и Борман вышел с отпечатком ладони на правой щеке.
«Левша, — подумал Борман, — ничего не понимаю!»
И обиженный Борман пошел в сад.
В зале все уже спали. Генерал фон Шварцкопфман во сне бормотал:
«Шесть пикей — «Сталинград». Куда вы с бубями, ваши не лезут...»
И только Штирлиц сидел в углу и при свете торшера читал Есенина.
— Нет, не могу я видеть вас —
Так говорил я в самом деле,
И не один, а сотню раз, —
А вы — и верить не хотели...

Было дело, читал

есть еще две или три книжки из этой серии