юмора не хватает

xeno.sova-ce...39C9/8F8DBA0

traditio.ru/...%D0%B7%D0%BC Жиды жгут! Мецица. Обязательная часть традиционного иудейского обряда обрезания, предусматривающая отсасывание

Обычная врейская семья . Глава гей-сообщества Израиля Йонатан Гхер и его супруг Омер Гхер играют со своим трёхмесячным сыном Эвиатаром ( АВАТАРОМ ) Теперь ясно как евреи размножаются . traditio.ru/...idarasov.jpg

Истинное лицо Израиля. Какое государство можно считать самым "голубым" на планете? Без сомнения — Израиль. ГЕЙ, ИЗРАИЛЬ! zavtra.ru/cg.../826/52.html .............. незримый, но актуальный лозунг дня в Израиле: эффективный сионист должен стать пед***стом. ......... Неудивительно, что пед**сты всего мира консолидированно поддерживают голубой Израиль.

Гомик еврей Борух Моисеев в израильском парламенте

Флаг еврейской автономной области Флаг геев и лесбиянок

Надо же, и правда
Так этоже позитивно, они скоро размножаться перестанут

Я их раньше не терпел, а теперь подавно руки не подам Главное вовремя распознать! Признаками их являются : Морфология контура уха часто прямо противоположная контуру славяно-руса. Верхняя и нижняя часть прижаты к боковой стороне лица, а средняя часть уха – заметно отходит в сторону;
мочка прикрепляется к лицу в своей нижней точке, а не в основании. Это создаёт эффект вырастания уха непосредственно из щеки;
линия присоединения к лицу хорошо просматривается в виде обособленной полоски на боковой поверхности лица;
ухо при виде в профиль весьма существенно отклонено назад.
лопатовидный подбородок имеет, резко выделенную горизонтальную поверхность;
сильное провисание нижней кромки носовой перегородки в центральной её части, носовая перегородка при этом имеет форму дуги;
голова несимметрична. Она уширена в верхней части и имеет грушевидную форму. Уширение в верхней части и заужение в нижней части придаёт ощущение не прочности посадки;
контур верхней части головы слегка наклонён назад;
ввиду обособленности затылочной части головы при виде сбоку характеризуется только тремя точками основными точками: подбородком, точкой перехода ото лба к верхней поверхности головы и точкой перехода от верхней поверхности головы и точкой перехода от верхней поверхности – к затылку, что приводит к ощущению треугольности головы;
при виде с боку лобовая поверхность, отклонена назад, плохо просматривается точка перехода ото лба к верхней поверхности головы;
оси глаз отклоняются от горизонтальной линии. Углы отклонений каждого из глаз различны.
удлинённый тип носа – с тонкой спинкой и тонким окончанием. Кончик уходит глубоко вниз, за горизонтальную линию крыльев. Уширение спинки в области переносицы.
нос характеризуется резким искривлением, начиная приблизительно с середины спинки, ноздри при этом типе сильно удлинены;
верхняя губа присоединяется к носовой перегородке, ближе к контуру носа, образуя с ней значительный тупой угол, хорошо заметный глазу в профиль;
ранее облысение , идущее с двух сторон со лба и с затылка. Облысению подвергается вся верхняя часть головы, затылок. Контур облысения хорошо обозначен. А главный признак - склонность к гомосексуализму! Данные получены из

Научно-экспериментального центра

Расовых исследований . Доктор Газенвагенов С.С .

Господь призывает: Убей вонючего ******! Вехий завет. (Лев. 20, 13) Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них. ru.wikipedia...%D0%B8%D0%B8

Чурки жгут

Некоторое время назад контора, дававшая мне хлебушко с масличком, стала вдруг трещать по швам. Пришлось искать новое место для оплачиваемого ничегонеделанья. Хедхантерс, джоб-ру, старые связи, вся *****. С работой сейчас туго, с зарплатой – еще туже. Однако, при должном старании, в тонне говна обязательно отыщется жемчужина. Твоя жемчужина.
Начальник отдела в филиале банка «Сосьете женераль» – вот что мне подходит, решил я после месяца поисков. Смущало, что первое слово в названии может оказаться глаголом, однако предлагаемая зарплата позволяла закрыть глаза на подобные мелочи. Скилы и опыт соответствовали требуемым, но в конторе настоятельно приветствовалось знание французского. Мой же "читаю и перевожу со словарем" английский и явно переросточный возраст на фоне молодых и борзых офисных мальчиков отнюдь не давали форы. Скрепя сердце я полез в интернет искать объявления об обучении лягушатническому прононсу.
Собеседование в банке было назначено через неделю, и максимум, чем мне светило блеснуть к этому сроку – «май нейм из васья» и «ай лив ин раша», прогнусавленные на языка Дюма, отца и сына. При этом я упрямо продолжал слать свои резюме пачками направо и налево, ибо количество, как известно – в качество.

С Димасом Бехтеревым мы встретились на стоянке перед престижным офисным зданием в центре города, куда я подъехал, чтобы занести анкету в одну из гнездившихся там контор. Он вылез из новенькой, муха не еблась, Тойоты «Прадо», бегло мяуча в телефон на каком-то восточном наречии. Заметив меня, садящегося в чумазый, переваливший за третью сотню фокус, мой одноклассник сотворил, продолжая трещать, неотразимую голливудскую улыбку и сделал жест рукою - мол подожди. Не в моей ситуации отваливать после таких приглашений. К тому же любопытно.
Год назад я видел его загибающимся торчком с дорогами от запястий до подмышек, теперь же он весь лоснился, как персидский кот перед выставкой. Сели в кафе, он угощал. После обязательных - кто где, кого и как, Бехтерев не стал тянуть волынку и сразу перешел к делу.
- Удивлен? Думал небось, что я уже ласты склеил?
- Ну не без того.
- Да я и сам до сих пор удивляюсь. Знаешь, кем я теперь работаю?
- Кем?
- Нет, не генеральным дилером по ЮФО - он идиотски заржал - руковожу языковым
центром.
Я сделал брови домиком. На фоне Бехтерева я в школе выглядел полиглотом.
- Серьезно, без шуток. Ты ж слышал наверно байки про то, как люди в состоянии глубокого гипноза вспоминают многое из того, что считают забытым? А некоторые даже говорят на языках, которых никогда раньше не знали? Так вот - он откинулся на спинку стула - это не *****жь. Более того, мы научились под гипнозом включать у человека области забытых знаний, в частности знания языков.
- Все ясно - гербалайф, пылесос кирби, аум сенрикё - подумал я и начал прощаться.
- Да погоди ты. - попытался он меня задержать. Я не свидетель Иеговы и не Лёня Голубков. У меня серьезный бизнес. Я снимаю целый этаж в этом здании. Знаешь, какая тут аренда? Для однодневного лохотрона можно было бы и попроще найти. Хочешь - пойдем, я тебе все покажу. Не боись, на цепь не посадим, почку в залог не попросим.
Офис действительно поразил своей помпезностью. Металлоискатель на входе, охранник "Оставьте, пожалуйста, здесь свой телефон, а также фотоаппарат и средства видеозаписи, если они у Вас есть". Паркет, мрамор, дорогая мебель. В кабинете Бехтерева,
выполненном в английском стиле, можно было бы экранизировать, не выходя, всего Шерлока Холмса вместе с доктором Ватсоном.
- У нас все очень просто - поведал он, плюхнувшись в шикарное кожаное кресло и театрально закинув ноги на стол - мы погружаем пациента в состояние глубокого гипноза, выясняем, какие языки он может вспомнить и только после этого заключаем договор. Предоплата - 10 %. Затем, после оформления всех юридических формальностей, включая подписку о неразглашении - ты ведь понимаешь – мы собственно производим процедуру так называемого включения. Это недолго, несколько минут. Если все прошло удачно - клиент оплачивает остаток, если нет - мы возвращаем задаток. Пока еще возвратов не было. Побочных эффектов тоже.
- При этом - учти - ты знаешь язык на уровне родного, включая произношение и словарный запас. Вот только то, какой диалект и какой эпохи тебе достанется - это от нас не зависит, тут уж как говорится - против кармы не попрешь.
- У меня например - америкэн инглиш 50-х годов 20-го века с техасским акцентом, северный диалект китайского, язык индейского племени шеванезов и классическая латынь времен Овидия. Кроме того, вместе с языком ты вспоминаешь реалии и предметную область соответствующей эпохи. Так что подумай. Я тебе всё за 50% сделаю.
- И сколько же это будет со скидкой? - я действительно уже начал проявлять интерес, в глубине души понимая, что именно так и работают умелые шарлатаны.
- Три килобакса. Это дикий демпинг, учитывая качество услуги.
Ладно, вроде люди не чужие - прикинул я - да и с первой зарплаты в новой должности все вложения вернутся.
- Хорошо, давай. Только если наебешь - ты меня знаешь!
В восьмом классе, за школой, я как помнится, навалял ему нехило.
- Леночка! Комплект, пожалуйста - нажал Бехтерев кнопку селектора, и в кабинет вплыла юристка с чумовыми сиськами. Заглядывая в такой вырез, подпишешь что угодно. Работа с клиентом в этой конторе налажена на 5 с плюсом.
Минут через двадцать, в течение которых я, нервно потея, вычитывал договор и приложения, Димас провел меня в соседний кабинет с огромным кожаным диваном и плотными бордовыми шторами. Здесь уже ждал гипнотизер - мужчина в очках лет 60-ти.
- Ты не переживай, у нас все под контролем - кивнул мой одноклассник на две камеры слежения в углах комнаты. Я тебе потом покажу запись сеанса, сам увидишь. Ржака!.
Еще через час я подписал договор, просмотрев видеозапись, на которой я, полулежа на диване, бегло картавил с закрытыми глазами.
После оформления бумаг, не откладывая в долгий ящик, меня провели в следующий кабинет и произвели сканирование головного мозга на чудовищном, как в кино, аппарате. После обработки и анализа - еще в течении часа - результатов, я был допущен в святая святых – кабинет «изучения» языка. Там меня усадили в космического вида кресло, зафиксировав конечности и грудную клетку мощными ремнями. Голову закрепили отдельно, зафиксировав в нескольких точках специальными струбцинами. Так надо. Затем появился уже знакомый гипнотизер и я отключился.

***
Scheisse! Такой чудовищной головной боли я не испытывал никогда. Она пульсировала изнутри и отчаянно сверлила черепные кости снаружи. Волны тошноты приходили одна за одной. С трудом откатив тяжелые, как канализационные люки, веки я из последних сил навел фокус и уперся взглядом в трагически озабоченное ***** Бехтерева.
- Очнулся? ну слава богу. Он трижды перекрестился - Лежи, не шевелись. у тебя сотрясение. Я сейчас все расскажу по порядку.
- Ты ж помнишь меня пару лет назад, на что я был похож? Сторчался, из дому все продал. таскался где-то, ночевал на каких-то хатах. Все в дыму. ****** короче. Меня сажали пару раз, потом выпускали - надо ж на ком-то показатели делать. А однажды нас загребли всей хатой и отмудохали в отделении до потери сознания. Последнее что помню - как уебали резиновой дубинкой по голове.

- Короче, когда я очухался, то начал выступать на ментов, требовать адвоката, телефон, еще чего-то. Они приохуели, глаза на лбу, смотрят - молчат. Я только потом понял, что орал по-английски. С моим то языковым кретинизмом. И торчать я перестал с того дня. Такой вот волшебный случай исцеления. Но я в чудеса не верю, начал копать эту тему… Ладно, это долго рассказывать… В общем пришел к тому, что имею.

- А с тобой небольшая накладка получилась. Ты под гипнозом выявил знание двух десятков языков, половину из которых мы даже не опознали. Это редкость, обычно не более пяти. Я тебе сразу не сказал - бизнес, пойми. Так вот, есть такая сложность - чем больше языков, тем более точно нужно воздействовать на кору головного мозга. В общем, Витя немного промахнулся.
- Что за Витя? - прохрипел я пересохшим ртом.
Ну ты понимаешь - тут работа ювелирная: нужно попасть в определенную точку на черепной коробке, под определенным углом, с нужной скоростью. А Витя профессионал, 15 лет дубинкой машет. Это тот мент, который меня вылечил и выучил.
- Какой ***** дубинкой? - я ощупал голову и убедился, что она представляет собой сплошную гематому.
- Так я же тебе говорил, ПР-73, палка резиновая, 73 кг на квадратный сантиметр, это очень важно.
- Так вы что, по голове бъете?
- Ну а по чем же, наивный ты человек, по **** что-ли? Это наше ноу-хау. Вот видишь, я тебе все рассказал, по старой дружбе.
- Погодь - опухшие извилины отказывались соображать - я что-то не могу вспомнить ни слова по французски.
- Правильно, я же не договорил. Витя немного промахнулся и ударил не совсем туда. Когда тебя отвязали, ты заорал "юде, юде" и начал ******* Бориса Марковича, нашего гипнотизера. Лягался, кусался, кричал «хайль Гитлер!», за кобуру хватался, которой нет. Насилу скрутили. Подумали, что такой немецкий нам не нужен и решили его выключить, вот. А поскольку раньше этого никогда не делали, то с первого раза не получилось. Ну теперь уже все в порядке. Через неделю тебя выпишут из реанимации, попробуем еще раз. Я гарантирую, все будет зашибись.
- Короче, ты просто навалял мне ******** по старой дружбе, за мои же деньги. И собираешься сделать это еще раз? Leck mich am Arsch!
Хитрожопая скотина! Как же я раньше не замечал у него этих вывернутых губок, этих глазок навыкате, этих черных вьющихся волосиков. Ах ты жидовская морда!
- Да ты не бойся. . .
Откуда только взялись силы – я вскочил с кровати. Вековым чутьем уловив мой порыв, Бехтерев пулей слетел со стула и рванул к выходу. Куда там! Крашеный-перекрашеный, тяжеленный больничный стул с размаху влетел ему в темя. Получив дополнительный импульс, холёное иудейское тело с грохотом врезалось в торец полуоткрытой двери, строго по методике EuroNCAP, с 40-процентным перекрытием. Погасив энергию столкновения за счет деформации мягких тканей, оно, уже бездыханным, отлетело назад, закатив глаза, вывалив язык и пустив технологические жидкости. Швайне. Проверив пульс и брезгливо ощупав мятую бехтеревскую морду, я убедился, что надежно спроектированный силовой каркас черепа почти не пострадал. Честные 5 звезд. Живучая тварь. Переступив через поверженного врага я, пошатываясь, потащился домой, подальше от этого дурдома.

***

Витя нашел меня на следующий день. На удивление, не избил. Более того – обращался крайне корректно и уважительно. Поведал, что обнаружил Бехтерева через час после моего ухода, в сознании, обоссаным, обосраным и плачущим. Сейчас он идет на поправку: кормится из соски, агукает, ищет грудь у санитарок. Ходит, как полагается, под себя. По словам врачей, его развитие соответствует новорожденному.
- Ты представляешь – со свистом жестикулировал передо мной Витя волосатыми сардельками пальцев – какие открываются перспективы! Это же полнейшая перезагрузка личности! Мы преступников на пожизненном держим, поим, кормим. А тут – ебанул стульчиком – и получай родина нового гражданина. Воспитывай, как хочешь.

Короче, ни в какой банк я не пошел. Открыли мы с Витей филиал языкового центра, где проводим эксперименты по перевоспитанию неперевоспитуемых. Он поднял старые связи, мы получили приличные гранты, не без откатов, понятно. Сняли офис, наняли секретаршу и десяток очкариков - лаборантов.
Бехтерев взрослеет. Прошел только год, а он уже читает, высунув язык пишет, наизусть декламирует Мойдодыра. Вечерами, правда дрочит и тайком покуривает. В общем, славный карапуз. Мы возим его по конференциям и симпозиумам, все его любят – стучат по коленке, светят в зрачок, задают вопросы. Затем треплют вихры, целуют в маковку, угощают конфетками. Про транши тоже не забывают.
Понятно, что нельзя объять необъятное, нас с Витей только двое. Пашем не покладая рук. Вечерами валимся с ног от усталости, и все равно не успеваем. Оттачиваем методики, ищем новые применения своим талантам. Я пишу диссер. Мой напарник уже защитился – все таки полтора центнера, за спиной горячие точки, дубинка опять же. Пилотная группа наших пациентов, 50 человек, все сплошь убийцы и террористы, успешно прошли перезагрузку и переведены в специальные ясли, где проходят курс реабилитации под эгидой всяческих правозащитных организаций.
Но это все – частности. Не век же с бандюками возиться. Нашими методиками уже заинтересовались миграционные службы США и Израиля, но чето не люблю я этих жидов. Хитрые дюже. И жадные. А с нормальными мужиками мы общий язык легко находим. Хоть русский, хоть иностранный. В общем, если у кого какие предложения – обращайтесь. Как говорится, идеи ваши – стулья наши.


© Фрезеровщик

Качинский можно проще делать лоботомию и все. Никакими стульями бить никого не придется

cardriver.ru...u/joke/15357
Советую посмотреть, всем, для поднятия настроения!!!

video.sibnet...video158711/

КОнь всем коням КоНЬ

была в пабе здесь в красноярске
по телеку показывали старый клип со словами Артур Шопенгауэр.
Афоризмы житейской мудрости


Глава первая. ОСНОВНОЕ ДЕЛЕНИЕ

Аристотель (Eth. Nicom. l, 8) разделил блага человеческой
жизни на 3 группы: блага внешние, духовные и телесные. Сохраняя
лишь тройное деление, я утверждаю, что все, чем обусловливается
различие в судьбе людей, может быть сведено к трем основным
категориям.
1) Что такое человек: -- т. е. личность его в самом
широком смысле слова. Сюда следует отнести здоровье, силу,
красоту, темперамент, нравственность, ум и степень его
развития.
2) Что человек имеет: -- т. е. имущество, находящееся в
его собственности или владении.
3) Что представляет собою человек; этими словами
подразумевается то, каким человек является в представлении
других: как они его себе представляют; -- словом это -- мнение
остальных о нем, мнение, выражающееся вовне в его почете,
положении и славе.
Перечисленные в первой рубрике элементы вложены в человека
самой природой; из этого уже можно заключить, что влияние их на
его счастье или несчастье значительно сильнее и глубже того,
какое оказывается факторами двух других категорий, создающимися
силами людей. По сравнению с истинными личными достоинствами --
обширным умом или великим сердцем -- все преимущества,
доставляемые положением, рождением, хотя бы царственным,
богатством и т. п. оказываются тем же, чем оказывается
театральный король по сравнению с настоящим. Метродор, первый
ученик Эпикура, так начинает одну из своих глав: "То, что
находится внутри нас, более влияет на наше счастье, чем то, что
вытекает из вещей внешнего мира" (см. Clemens Alex. Strom 11,
21, стр. 362 Вюрцбургского издания) . Действительно, вполне
бесспорно, что для блага индивидуума, даже больше -- для его
бытия, самым существенным является то, что в нем самом
заключается или происходит. Только этим и обусловливается его
чувство удовлетворения или неудовольствия, -- являющееся
ближайшим образом результатом ощущений, желаний и мыслей; все,
лежащее вне этой области, имеет лишь косвенное влияние на
человека. Потому-то одни и те же внешние события влияют на
каждого совершенно различно; находясь в одинаковых
обстоятельствах, люди все же живут в разных мирах.
Непосредственно человек имеет дело лишь со своими собственными
представлениями, ощущениями и движениями воли; явления внешнего
мира влияют на него лишь постольку, поскольку ими вызываются
явления во внутреннем мире. Мир, в котором живет человек,
зависит прежде всего от того, как его данный человек понимает,
а следовательно, от свойств его мозга: сообразно с последним
мир оказывается то бедным, скучным и пошлым, то наоборот,
богатым, полным интереса и величия. Обыкновенно завидуют тем,
кому в жизни удавалось сталкиваться к интересными событиями; в
таких случаях скорее стоит завидовать той собственности к
восприятию, которая придает событию тот интерес, то значение,
какое он имеет на взгляд рассказчика; одно и то же
происшествие, представляющееся умному человеку глубоко
интересным, превратилось бы, будучи воспринято пустеньким
пошляком, в скучнейшую сцену из плоской обыденщины. Особенно
ясно это сказывается в некоторых стихотворениях Гете и Байрона,
описывающих, по-видимому, действительно случившиеся
происшествия: недалекий читатель склонен в таких случаях
завидовать поэту в том, что на его долю выпало это
происшествие, вместо того, чтобы завидовать его могучему
воображению, превратившему какое-нибудь повседневное событие в
нечто великое и красивое. Меланхолик примет за трагедию то, в
чем сангвиник увидит лишь интересный инцидент, а флегматик --
нечто, не заслуживающее внимания. Происходит это оттого, что
действительность, т. е. всякий осуществившийся факт, состоит из
двух половин: из субъективной и объективной, столь же
необходимо и тесно связанных между собою, как водород и
кислород в воде. При тождественных объективных и разных
субъективных данных или наоборот, получатся две глубоко
различные действительности: превосходящие объективные данные
при тупой, скверной субъективной половине создадут в результате
очень плохую действительность, подобно красивой местности,
наблюдаемой в дурную погоду или через скверное стекло. Проще
говоря, человек так же не может вылезти из своего сознания, как
из своей шкуры, и непосредственно живет только в нем; потому-то
так трудно помочь ему извне. На сцене один играет князя, другой
-- придворного, третий -- слугу, солдата или генерала и т. п.
Но эти различия суть чисто внешние, истинная же, внутренняя
подкладка у всех участников одна и та же: бедный актер с его
горем и нуждою. Так и в жизни. Различие в богатстве, в чине
отводят каждому особую роль, но отнюдь не ею обусловливается
распределение внутреннего счастья и довольства: и здесь в
каждом таится один и тот же жалкий бедняк, подавленный заботами
и горем, которое, правда, разнообразится в зависимости от
субъекта, но в истинном своем существе остается неизменным;
если и существует разница в степени, то она ни в коей мере не
зависит от положения или богатства субъекта, т. е. от характера
его роли.
Так как все существующее и происходящее существует и
происходит непосредственно лишь в сознании человека, то,
очевидно, свойства этого сознания существеннее всего и играют
более важную роль, чем отражающиеся в нем образы. Все
наслаждения и роскошь, воспринятые туманным сознанием глупца,
окажутся жалкими по сравнению с сознанием Сервантеса, пишущего
в тесной тюрьме своего Дон-Кихота.
Объективная половина действительности находится в руках
судьбы, и потому изменчива; субъективное данное -- это мы сами;
в главных чертах оно неизменно. Вот почему жизнь каждого носит,
несмотря на внешние перемены, с начала до конца один и тот же
характер; ее можо сравнить с рядом вариаций на одну и ту же
тему. Никто не может сбросить с себя свою индивидуальность. В
какие условия ни поставить животное, оно всегда останется
заключенным в том тесном круге, какой навеки очерчен для него
природой, -- почему, например, наше стремление осчастливить
любимое животное может осуществиться вследствие этих границ его
существа и сознания лишь в очень узких рамках. Так же и
человек: его индивидуальность заранее определяет меру
возможного для него счастья. Особенно прочно, притом навсегда,
его духовные силы определяют способность к возвышенным
наслаждениям. Раз эти силы ограничены, то все внешние усилия,
все, что сделают для человека его ближние и удача, -- все это
не сможет возвысить человека над свойственным ему полуживотным
счастьем и довольством; на его долю останутся чувственные
удовольствия, тихая и уютная семейная жизнь, скверное общество
и вульгарные развлечения. Даже образование может лишь очень
мало содействовать расширению круга его наслаждений; ведь
высшие, самые богатые по разнообразию, и наиболее
привлекательные наслаждения -- суть духовная, как бы мы в
юности ни ошибались на этот счет; -- а такие наслаждения
обусловлены прежде всего нашими духовными силами.
Отсюда ясно, насколько наше счастье зависит от того, что
мы такое, от нашей индивидуальности; обычно же при этом
учитывается только судьба, -- т. е. то, что мы имеем, и то, что
мы собою представляем. Но судьба может улучшиться; к тому же
при внутреннем богатстве человек не станет многого от нее
требовать. Глупец всегда останется глупцом, и тупица --
тупицей, будь они хоть в раю и окружены гуриями. Гете говорит:
"Volk und Knecht und Uberwinder Sie gestehn zu jeder Zeit
Hцchstes Glьck der Erdenkinder Sie nur die Persцnlichkeit1.
Что субъективная сторона несравненно важнее для нашего
счастья и довольства, чем объективнее данные -- это легко
подтверждается хотя бы тем, напр., что голод -- лучший повар,
или что старик равнодушно смотрит на богиню юности -- женщину,
или, наконец, жизнью гения или святого. Особенно здоровье
перевешивает все внешние блага настолько, что здоровый нищий
счастливее больного короля. Спокойный, веселый темперамент,
являющийся следствием хорошего здоровья и сильного организма,
ясный, живой, проницательный и правильно мыслящий ум,
сдержанная воля и с тем вместе чистая совесть -- вот блага,
которых заменить не смогут никакие чины и сокровища. То, что
человек значит для самого себя, что сопровождает его даже в
одиночестве и что никем не может быть подарено или отнято --
очевидно существеннее для него всего, чем он владеет, и чем он
представляется другим людям. Умный человек в одиночестве найдет
отличное развлечение в своих мыслях и воображении, тогда как
даже беспрерывная смена собеседников, спектаклей, поездок и
увеселений не оградит тупицу от терзающей его скуки. Человек с
хорошим, ровным, сдержанным характером даже в тяжелых условиях
может чувствовать себя удовлетворенным, чего не достигнуть
человеку алчному, завистливому и злому, как бы богат он ни был.
Для того, кто одарен выдающимся умом и возвышенным характером,
большинство излюбленных массою удовольствий -- излишни, даже
более -- обременительны. Гораций говорит про себя: "Есть люди,
не имеющие ни драгоценностей, ни мрамора, ни слоновой кости, ни
Тирренских статуй, ни картин, ни серебра, ни окрашенных
Гетулийсуим пурпуром одежд; но есть и такие, кто не заботится о
том, чтобы иметь их", а Сократ, при виде выставленных к продаже
предметов роскоши, воскликнул: "Сколько существует вещей,
которые мне не нужны".
Итак, для нашего счастья то, что мы такое, -- наша
личность -- является первым и важнейшим условием, уже потому,
что сохраняется всегда и при всех обстоятельствах; к тому же
она, в противоположность благам двух других категорий, не
зависит от превратностей судьбы и не может быть отнята у нас. В
этом смысле ценность ее абсолютна, тогда как ценность других
благ -- относительна. Отсюда следует, что человек гораздо менее
подвержен внешним влияниям, чем это принято думать. Одно лишь
всемогущее время властвует и здесь: ему поддаются постепенно и
физические, и духовные элементы человека; одна лишь моральная
сторона характера недоступна ему. В этом отношении блага двух
последних категорий имеют то преимущество перед благами первой,
что время не может непосредственно их отнять. Второе
преимущество их в том, что, существуя объективно, они достижимы
по своей природе; по крайней мере перед каждым открыта
возможность приобрести их, тогда как субъективная сторона не в
нашей власти, создана jure divino неизменной раз навсегда. В
этом смысле здесь вполне применимы слова Гете:
"Wie an dem Tag, der dich der Welt verliehen.
Die Sonne stand zum Grusse der Planeten
Bist alsobald und fort und fort gediehen
Nach dem Gesetz, wonach du angetreten.

So musst du sein, dir kannst du nicht entfliehen
So sagten schon Sybоllen, so Propheten;
Und keine Zeit und keine Macht zerstьckelt
Geprдgte Form, die lebend sich entwickelt"2.

Единственное, что мы в этом отношении можем сделать, это
-- использовать наши индивидуальные свойства с наибольшей для
себя выгодой, сообразно с этим развивать соответствующие им
стремления, и заботиться лишь о таком развитии, какое с ними
согласуется, избегая всякого другого; словом -- выбирать ту
должность, занятие, тот образ жизни, какие подходят к нашей
личности.
Человек геркулесовского сложения, необычайной физической
силы, вынужденный в силу внешних обстоятельств вести сидячую
жизнь за кропотливой ручной работой, за научным или умственным
трудом, требующим совершенно иных, неразвитых у него сил,
оставляющий неиспользованными те силы, которыми он так щедро
наделен -- такой человек всю жизнь будет несчастлив; еще,
впрочем, несчастнее будет тот, в ком преобладают
интеллектуальные силы и кто, оставляя их неразвитыми и
неиспользованными, вынужден заниматься каким-либо простым, не
требующим вовсе ума делом или даже физическим трудом, ему
непосильным. Особенно в юности следует остерегаться
приписывания себе избытка сил, которого на самом деле нет.
Из бесспорного перевеса благ первой категории над благами
других двух вытекает, что благоразумнее заботиться о сохранении
своего здоровья и о развитии способностей, чем о приумножении
богатств; но этого не следует понимать в том смысле, будто надо
пренебрегать приобретением всего необходимого или просто
привычного нам. Подлинное богатство, т. е. большой избыток
средств, немного способствует нашему счастью; если многие
богачи чувствуют себя несчастными, то это оттого, что они не
причастны истинной культуре духа, не имеют знаний, а с тем
вместе и объективных интересов, которые могли бы подвигнуть их
к умственному труду. То, что может дать богатство сверх
удовлетворения насущных и естественных потребностей, мало
влияет на наше внутреннее довольство: последнее скорее теряет
от множества забот, неизбежно связанных с сохранением большого
состояния. Тем не менее люди в тысячу раз более заняты
приобретением богатства, чем культурою духа, как ни очевидно,
что то, чем мы являемся на самом деле, значит для нашего
счастья гораздо больше, чем то, что мы имеем.
Сколько людей, в постоянных хлопотах, неутомимо, как
муравьи, с утра до вечера заняты увеличением уже существующего
богатства; им чуждо все, что выходит из узкого круга
направленных к этой цели средств: их пустая душа невосприимчива
ни к чему иному. Высшие наслаждения -- духовные -- недоступны
для них; тщетно стараются они заменить их отрывочными,
мимолетными чувственными удовольствиями, требующими мало
времени и много денег. Результаты счастливой, сопутствуемой
удачею, жизни такого человека выразятся на склоне его дней в
порядочной кучке золота, увеличить или промотать которую
предоставляется наследникам. Такая жизнь, хотя и ведется с
большою серьезностью и важностью, уже в силу этого так же
глупа, как всякая, осуществляющая девиз дурацкого колпака.
Итак, то, что каждый имеет в себе, важнее всего для его
счастья. Только потому, что счастья по общему правилу очень
мало, большинство победивших в борьбе с нуждой чувствуют себя в
сущности столь же несчастными, как те, кто еще борется с нею.
Их внутренняя пустота, расплывчатость их сознания и бедность
духовная гонят их в общество, которое, однако, состоит из им же
подобных -- similis simili gaudet. Тут предпринимается общая
погоня за развлечениями, которых в начале ищут в чувственных
наслаждениях, в различных удовольствиях и в конце концов -- в
излишествах. Источником той пагубной расточительности,
благодаря которой столь многие сыновья, вступающие в жизнь
богачами, проматывают огромные наследства, -- является
исключительно скука, вытекающая из только что описанной
духовной несостоятельности и пустоты. Такой юноша, вступив в
жизнь богатым с внешней стороны, но бедняком по внутреннему
содержанию, тщетно старается заменить внутреннее богатство
внешним, приобрести все извне, -- подобно старцу, ищущему
почерпнуть новых сил в молодости окружающих. Эта внутренняя
бедность и приводит в конце концов к внешней.
Излишне разъяснять важность двух других категорий
жизненных благ: ценность богатства ныне настолько общепризнана,
что не нуждается в комментариях. Третья категория -- мнение
других о нас, представляется по сравнению со второй --
малоосязательной. Однако заботиться о чести, т. е. о добром
имени, должен каждый, о чине -- лишь тот, кто служит
государству, и о славе -- лишь немногие. В то же время честь
считается неоценимым благом, а слава -- самым ценным, что
только может быть добыто человеком -- золотым руном избранных,
тогда как предпочитать чин богатству могут лишь дураки. В
частности вторая и третья категории находятся в некотором
взаимодействи; -- здесь применимы слова Петрония: "habes --
haheberis"3; доброе мнение других, как бы оно ни выражалось --
часто расчищает путь к богатству и наоборот.

Глава вторая. О ТОМ, ЧТО ТАКОЕ ЧЕЛОВЕК

В принципе мы согласились, что наше истинное "я" гораздо
более обусловливает наше счастье, чем то, что мы имеем, или что
мы собою представляем. Всегда самое важное, это то, что такое
данный человек, -- что он имеет в себе самом; ведь его
индивидуальность сопутствует ему всюду и всегда, придавая ту
или иную окраску всему переживаемому. В конце концов источником
всех наших наслаждений являемся мы сами; это относится и к
физическим, а тем паче и к духовным наслаждениям. Английское
выражение -- "to enjoy one's self" -- очень метко; в этом
смысле he enjoys himself in Paris не значит "он наслаждается
Парижем", а "он наслаждается собою в Париже".
Если наша личность плоха, то испытываемые нами наслаждения
уподобляются ценному вину, вкушаемому человеком, у которого во
рту остался вкус желчи. Поэтому и в счастье, и в горе, исключая
разве случаи тяжелых бед, то, что случается с человеком з
жизни, менее важно, чем то, как он воспринимает эти события --
т. е. каковы способы и степень его восприимчивости во всех
отношениях. То, что мы имеем в себе -- наша личность и
подлинная ценность ее -- является единственным непосредственным
фактором нашего счастья и довольства; все остальные факторы --
влияют лишь косвенно и действие их может быть парализовано,
тогда как личность проявляет свое влияние всегда. Потому-то
зависть к личным достоинствам -- самая непримиримая и
скрывается особенно тщательно. Лишь свойства сознания пребывают
неизменными и непреложными, только индивидуальность действует
постоянно, непрерывно, более или менее сильно в различные
моменты, тогда как все остальное проявляет свое влияние
временами, случайно, и к тому же само подвержено изменениям и
гибели; Аристотель справедливо замечает: "вечна природа, но не
вещи" (Eth. Eud. УП, 2). Вот почему мы переносим свалившееся на
нас извне несчастие с большею покорностью, чем происшедшее по
нашей вине: судьба может измениться, личные же наши свойства
никогда.
Итак, субъективные блага, как-то благородный характер,
большие способности, счастливый, веселый нрав и вполне здоровое
тело, -- словом, "mens sana in corpore sano" (Juvenal Sat. X,
356) -- являются первым и важнейшим условием нашего счастья;
сообразно с этим, мы должны гораздо больше заботиться об их
развитии и сохранении, чем о приобретении внешних благ и
почестей.
Из личных свойств непосредственнее всего способствует
нашему счастью веселый нрав; это прекрасное качество немедленно
же находит награду в самом себе. Кто весел, -- тот всегда имеет
причину быть таковым; причина эта -- его веселый нрав. Ничто не
способно в такой мере заменить любое другое благо, как это
свойство. Если человек молод, красив, богат и уважаем, то,
чтобы судить о его счастье, надо еще знать, весел ли он; тогда
как если он весел, то безразлично, стар он или молод, прям или
горбат, богат или беден -- он счастлив. В ранней юности
попалась мне в старой книге следующая фраза: "кто много смеется
-- счастлив, кто много плачет -- несчастлив" -- крайне
простодушный афоризм, который я, однако, не забыл именно из-за
его примитивной правдивости; хотя по существу это -- чистейший
труизм и ничего больше. Поэтому всякий раз, как в нас
появляется веселость, мы должны всячески идти ей навстречу; она
не может появиться не вовремя; между тем мы часто еще
колеблемся, открыть ли ей путь; желаем предварительно выяснить,
имеем ли мы достаточный повод быть довольными. Иногда это
происходит из опасения, чтобы веселье не помешало нашим
серьезным размышлениям и важным заботам; однако, что нам могут
дать эти серьезные занятия -- это еще большой вопрос, тогда как
веселость приносит нам непосредственную, прямую выгоду. Только
она является наличной монетой счастья; все другое -- кредитные
билеты. Непосредственно давая нам счастье в настоящем, она
является высшим благом для существ, действительность коих
осуществляется в неделимом настоящем между двумя
бесконечностями времени. Потому первейшей нашей заботой должно
быть приобретение и приумножение этого сокровища. Не подлежит
сомнению, что ничто так не вредит веселости, как богатство, и
ничто не способствует ей больше, чем здоровье: у низшего,
трудящегося люда, особенно у землепашцев, обычно выражение лица
-- веселое и довольное, тогда как на лицах богатых, "приличных"
людей большею частью написана скука. Следовательно, прежде
всего мы должны стараться сохранить хорошее здоровье, на почве
которого только и может вырасти веселость. Средства к этому --
несложные: избегать всех эксцессов, излишеств, бурных и
неприятных волнений, а также чересчур напряженного и
продолжительного умственного труда; далее -- усиленное движение
на свежем воздухе в течение по крайней мере двух часов, частое
купанье в холодной воде и тому подобные гигиенические меры. Без
достаточного ежедневного движения нельзя сохранить здоровье;
жизненные процессы могут совершаться правильно лишь при условии
движения как тех органов, в которых они происходят, так и всего
организма. Аристотель справедливо заметил: "жизнь заключается в
движении". Движение сущность жизни. Во всех тайниках организма
царит беспрестанное, быстрое движение: сердце с его сложной
двойной функцией -- расширения и сжатия -- бьется неустанно; в
28 пульсации оно заставляет всю кровь совершить большой и малый
круг кровообращения; легкие, беспрерывно, как машина,
накачивают воздух; кишки постоянно производят перистальтические
движения; железы безостановочно вырабатывают разные продукты;
даже мозг получает двойное движение: от биения сердца и от
вдыхания легких. Если же, как это бывает с огромным количеством
людей, ведущих сидячую жизнь, внешнее движение совершенно
отсутствует, то возникает резкое и пагубное несоответствие
между внешним покоем и внутренним движением. Ввиду того, что
постоянное внутреннее движение требует известной поддержки
извне, -- несоответствие это будет в сущности аналогично тому,
какое получается, когда мы, благодаря какому-либо аффекту,
испытываем сильнейшее волнение, но не смеем его обнаружить.
Даже деревьям, для правильного их роста, необходимо движение,
доставляемое им ветром. Здесь применимо правило, которое можно
формулировать так: "движение, чем оно быстрее, тем оно больше
движение".
Насколько наше счастье зависит от веселости, а эта
последняя от состояния здоровья, -- это станет ясным, если
сравнить впечатление, производимое одними и теми же внешними
обстоятельствами или событиями в те дни, когда мы здоровы и
сильны с тем, какое получается, когда благодаря болезни мы
настроены угрюмо и мнительно. Нас делает счастливым и
несчастным не то, каковы предметы в действительности, а то, во
что мы их путем восприятия превращаем. Это именно и говорит
Эпиктет:
"людей волнуют не сами вещи, а мнение о вещах".
Вообще 9/10 нашего счастья основано на здоровье. При нем
все становится источником наслаждения, тогда как без него
решительно никакое внешнее благо не может доставить
удовольствия; даже субъективные блага: качества ума, души,
темперамента при болезненном состоянии ослабевают и замирают.
Отнюдь не лишено основания, что мы прежде всего спрашиваем друг
друга о здоровье и желаем его друг другу: оно поистине главное
условие человеческого счастья. Отсюда вывод тот, что величайшей
глупостью было бы жертвовать своим здоровьем ради чего бы то ни
было: ради богатства, карьеры, образования, славы, не говоря
уже о чувственных и мимолетных наслаждениях; вернее, всем этим
стоит пожертвовать ради здоровья.
Но как много ни способствует здоровье столь существенной
для нашего счастья веселости, все же не только от него зависит
эта последняя: с прекрасным здоровьем может уживаться
меланхолический темперамент и преобладание грустного
настроения. Основная их причина коренится без сомнения в
прирожденных, а посему неизменных свойствах организма, в
большинстве случаев в более или менее ненормальном соотношении
между чувствительностью, раздражительностью и
воспроизводительной способностью. Чрезмерный перевес
чувствительности способствует резким переменам в настроении:
краткие вспышки ненормальной веселости на основном фоне
меланхолии. Правда, гений обусловливается именно избытком
нервной энергии, т. е. чувствительности и Аристотель (Probl.,
30, 1) справедливо подметил, что все знаменитые и выдающиеся
люди были меланхоликами -- мысль, на которую впоследствии
ссылался Цицерон (Tusc. l, 33). Чрезвычайно характерно это
прирожденное различие основных черт темперамента описано
Шекспиром в "Венецианском купце" (сц. I):
"Забавных чудаков
В свои часы природа сотворяет:
Один -- глядя -- все щурится и все
Волынки звук: а у другого вид
Так уксусен, что уверяй сам Нестор,
Что вещь смешна -- не обнаружит он
Своих зубов улыбкою веселой".

Платон это же различие определил словами: eucholos и
dyscholos -- человек легкого и человек тяжелого нрава.
Противоположением этим выражается чрезвычайно разнообразная у
различных людей восприимчивость к приятным и неприятным
впечатлениям, сообразно с коей один смеется над тем, что
другого способно привести в отчаяние; притом, обычно
восприимчивость к приятным впечатлениям тем слабее, чем сильнее
воспринимаются неприятные, и наоборот. При одинаковой
вероятности счастливого или неудачного исхода какого-либо дела
dyscholos будет сердиться и печалиться при неудаче, при
счастливом же обороте дела -- не будет радоваться; в то же
время eucholos не будет ни досадовать, ни скорбеть о неудаче,
счастливому же исходу -- обрадуется. Если dyscholos будет иметь
успех в 9 предприятиях из 10, то это ему не доставит радости,
но он будет опечален единственным неудавшимся, тогда как
eucholos сумеет даже при обратной пропорции найти утешение и
радость в единственной удаче.
Впрочем, всякое зло имеет свою хорошую сторону; так и в
данном случае. На долю людей, обладающих мрачным и мнительным
характером, выпадает больше таких горестей и страданий, которые
существуют лишь в их воображении, -- чем на долю eucholos; но
зато реальные неудачи будут в их жизни реже, чем у последних:
кто видит все в черном свете и готов к худшему, тот ошибается
реже в своих расчетах, чем человек, смотрящий на жизнь сквозь
розовые очки.
Если прирожденная "тяжеложелчность" сочетается с
болезненной чуткостью нервной системы, или с расстройством
органов пищеварения, то эта черта грозит развиться настолько,
что постоянное недовольство жизнью может выродиться в
пресыщение ею и создаст склонность к самоубийству. При таких
условиях поводом к последнему могут послужить самые ничтожные
неприятности; при особенно серьезном расстройстве даже и их не
нужно: человек останавливается на самоубийстве под давлением
одного лишь постоянного недовольства, и замысел этот
выполняется с хладнокровной обдуманностью и с твердой
решимостью. Больной, обычно попадающий под надзор, направляет
всю свою энергию на то, чтобы, воспользовавшись малейшим
ослаблением надзора, без колебаний, борьбы и боязни прибегнуть
к естественному и желанному для него способу освобождения от
страданий. Подробно это состояние описано в "Душевных болезнях"
Эскироля. Правда, при известных условиях вполне здоровый, даже
чрезвычайно веселый человек способен решиться на самоубийство;
это случается, если тяжесть страданий или неизбежно
приближающегося несчастья пересилит страх смерти. Вся разница
-- в размерах повода, достаточного для принятия такого решения.
Размер этот находится в обратной зависимости с меланхолией. Чем
она резче, тем ничтожнее может быть причина самоубийства,
доходя в конце концов до нуля. Чем больше в человеке бодрости и
поддерживающего ее здоровья, тем важнее должна быть причина.
Бесконечным числом промежуточных ступеней отделены друг от
друга два крайних вида самоубийства: вытекшего из болезненного
роста врожденной меланхолии, -- и предпринятого здоровым,
веселым человеком исключительно под давлением внешних причин.
В известной мере здоровью родственна красота. Хотя это
субъективное благо и способствует нашему счастью не
непосредственно, а лишь косвенно, путем влияния на других
людей, все же оно значит очень много, даже для мужчины. Красота
-- это открытое рекомендательное письмо, заранее завоевывающее
сердце. К ней применимы слова Гомера: "Не следует пренебрегать
чудным даром бессмертных, который только они могут нам дать".
Даже при поверхностном наблюдении нельзя не заметить двух
врагов человеческого счастья: горя и скуки. Надо прибавить, что
поскольку нам удается отдалиться от одного из них, постольку мы
приближаемся к другому, и наоборот, так что вся наша жизнь
протекает в более или менее частом колебании между этими двумя
бедами. Это обусловливается тем, что оба зла состоят в двойном
антагонизме друг с другом: во внешнем, объективном и во
внутреннем, субъективном. С внешней стороны нужда и лишения
порождают горе, а изобилие и обеспеченность -- скуку. Сообразно
с этим низшие классы находятся в постоянной борьбе с нуждою, т.
е. с горем, а класс богатых, "приличных" людей -- в
непрерывной, часто поистине отчаянной борьбе со скукой. --
Внутренний, субъективный антагонизм этих зол основан на том,
что в каждом человеке восприимчивость к чему-либо одному
находится в обратной зависимости с восприимчивостью к другому,
будучи определена наличными душевными силами. Тупость ума
всегда сочетается с притупленностью впечатлительности и с
недостатком чувствительности, а эти свойства делают человека
менее восприимчивым к страданиям и печалям всякого рода и
размера. Но с другой стороны эта тупость ума порождает ту,
запечатленную на бесчисленных лицах и выдающую себя постоянным
интересом ко всем, хотя бы ничтожнейшим внешним событиям, --
внутреннюю пустоту, которая является подлинным источником
скуки, вечно толкая субъекта в погоню за внешними возбуждениями
с целью хоть чем-нибудь расшевелить ум и душу. Такой человек
неразборчив в выборе средств к этой цели; доказательство тому
-- низкопробное времяпрепровождение, к которому прибегают такие
люди, характер их общества и бесед, а также огромное число
светских бездельников. Преимущественно из этой внутренней
пустоты и вытекают погоня за обществом, развлечениями, за
разными удовольствиями, роскошью, толкающей многих к
расточительности, а затем -- в нищету.
Ничто так не спасает от этих бед, как внутреннее богатство
-- богатство духа: чем выше, совершеннее дух, тем меньше места
остается для скуки. Нескончаемый поток мыслей, их вечно новая
игра по поводу разнообразных явлений внутреннего и внешнего
мира, способность и стремление к все новым и новым комбинациям
их -- все это делает одаренного умом человека, если не считать
моментов утомлений, неподдающимся скуке.
С другой стороны, высокая интеллигентность обусловливается
повышенною чувствительностью я коренится в большей
интенсивности воли, т. е. в страстности. Сочетание ее с этими
свойствами дает в результате чрезвычайную бурность аффектов,
повышенную чувствительность к душевным и даже к физическим
страданиям и большую нетерпеливость при каких-либо препятствиях
или неприятностях; все эти свойства еще усиливаются благодаря
живости впечатлений, в том числе и неприятных, которая
обусловлена пылким воображением. Сказанное относится в
соответственной мере и к промежуточным ступеням, заполняющим
огромное расстояние между тупым дураком и великим гением.
Словом, каждый, как объективно, так и субъективно, будет тем
ближе к одному источнику человеческих страданий, чем он дальше
от другого. Сообразно со своими естественными склонностями он
так или иначе сделает выбор между объективным и субъективным
злом, т. е. постарается оградить себя от причины тех страданий,
к которым он наиболее восприимчив. Человек умный будет прежде
всего стремиться избежать всякого горя, добыть спокойствие и
досуг; он будет искать тихой, скромной жизни, при которой бы
его не трогали, а поэтому, при некотором знакомстве с так
называемыми людьми, он остановит свой выбор на замкнутой жизни,
а при большом уме -- на полном одиночестве. Ведь, чем больше
человек имеет в себе, тем меньше требуется ему извне, тем
меньше могут дать ему другие люди. Вот почему интеллигентность
приводит к необщительности. Если бы качество общества можно
было заменить количеством, тогда стоило бы жить даже в "большом
свете"; но к несчастью сто дураков вместе взятых не составят и
одного здравомыслящего.
Человек другой крайности, как только нужда даст ему
перевести дух, станет любою ценою отыскивать развлечений и
общества, легко удовлетворяясь и избегая пуще всего самого
себя. В одиночестве, где каждый предоставлен самому себе, такой
человек видит свое внутреннее содержание; глупца в роскошной
мантии подавляет его жалкая пустота, тогда как высокий ум
оживляет и населяет своими мыслями самую невзрачную обстановку.
Сенека правильно заметил: "всякая глупость страдает от своей
скуки" (Ер. 9) ; не менее прав Иисус, сын Сираха: "жизнь глупца
хуже смерти". Можно сказать, что человек общителен в той мере,
в какой он духовно несостоятелен и вообще пошл; ведь в мире
только и можно выбирать между одиночеством и пошлостью. Негры
-- самый общительный, но также и самый отсталый в умственном
отношении народ; по известиям французских газет из Северной
Америки негры -- свободные вперемежку с рабами -- в огромном
числе набиваются в теснейшие помещения; они -- видите ли -- не
могут достаточно налюбоваться своими черными лицами с
приплюснутыми носами.
Сообразно с тем, что мозг является паразитом, пенсионером
всего организма, -- добытые человеком часы досуга, предоставляя
ему возможность наслаждаться своим сознанием и
индивидуальностью, -- является плодом, венцом его
существования, которое в остальном заполнено заботами и трудом.
Чем же заполняет большинство это свободное время? Скукой,
очумелостью, если нет чувственных удовольствий, или какой-либо
ерунды под руками. Способ использования досуга показывает, до
какой степени досуг иной раз обесценивается; по словам Ариосто
он часто является ничем иным, как "бездействием невежды".
Средний человек озабочен тем, как бы ему убить время; человек
же талантливый стремится его использовать.
Ограниченные люди потому так сильно подвержены скуке, что
их разум является не более, как посредником в передаче мотивов
воле. Если в данный момент нет под рукою внешних мотивов, то
воля спокойна, и ум -- в праздном состоянии: ведь как ум, так и
воля не могут действовать по собственному импульсу. В
результате -- ужасающий застой всех сил человека, -- скука. С
целью ее прогнать, воле подсовывают мелкие, случайно, наугад
выхваченные мотивы, желая ими возбудить волю и тем привести в
действие воспринимающий их разум. Такие мотивы относятся к
реальным, естественным мотивам так же, как бумажные деньги к
звонкой монете: ценность их произвольна, условна. Таким мотивом
является игра, -- в частности -- игра в карты, изобретенные
именно с этой целью. Если нет игр, ограниченный человек берется
за первую попавшуюся чепуху. Между прочим, сигара может
послужить хорошим суррогатом мысли.
Вот почему во всем свете карточная игра сделалась главным
занятием любого общества; она -- мерило его ценности, явное
обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии
обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами, стараясь
отнять у партнера несколько золотых. Поистине жалкий род!
Чтобы не быть пристрастным, я не скрою того, что можно
привести в извинение карточной игры: многие видят в ней
подготовку к светской и деловой жизни, поскольку она научает
разумно использовать созданные случаем неизменяемые
обстоятельства (карты), с целью извлечь из них возможно больше.
Имея в виду эту цель, человек развивает в себе "выдержку",
учась при скверной игре сохранять веселый вид. Но с другой
стороны именно этим карты оказывают развращающее влияние. Ведь
суть игры в том, чтобы любым способом, какими угодно хитростями
заполучить то, что принадлежит другому. Привычка действовать
таким образом в игре постепенно укореняется и переходит в
жизнь, так что в конце концов человек проводит этот принцип и в
вопросах собственности: он готов считать дозволенным всякое
имеющееся в его руках средство, если только оно не запрещено
законом. Примеры тому доставляет ежедневно обыденная жизнь.
Если, как сказано выше, досуг является, так сказать,
венцом человеческого существования, так как только он делает
его полным обладателем своего "я", то счастливы те, кто при
этом находят в себе нечто ценное; в большинстве же в часы
досуга обнаруживается ни на что неспособный субъект, отчаянно
скучающий и тяготящийся самим собою. Посему -- "возрадуемся,
братья, что мы дети не рабыни, а свободной" (Поcл. к Гал. IV,
31).
Как счастливейшая страна та, которая нуждается лишь в
малом ввозе, или совсем в нем не нуждается, -- так и из людей
счастлив будет тот, в ком много внутренних сокровищ, и кто для
развлечения требует извне лишь немного или ничего. Подобный
"импорт" обходится дорого, порабощая нас, опасен, причиняет
часто неприятности, и все же является лишь скверной заменой
продуктов собственных недр. Ведь от других, вообще извне,
нельзя ни в каком отношении ожидать многого. Границы того, что
один может дать другому, -- очень тесны; в конце концов человек
всегда останется один, и тут-то и важно, кто остался один.
Здесь применимы слова Гете, которым он придавал общий смысл:
"всякий в конце концов оказывается предоставленным самому себе"
и Оливера Гольдсмита: "предоставленные самими себе, мы
вынуждены сами ковать и искать свое счастье" (The Traveller V,
431 и сл.).
Самым ценным и существенным должна быть для каждого его
личность. Чем полнее это достигнуто, а следовательно -- чем
больше источников наслаждения откроет в себе человек, -- тем
счастливее будет он. Вполне прав был Аристотель, сказав:
"счастье принадлежит тому, кто сам себя удовлетворяет" (Eth.
Eud. VII, 2). Ведь все внешние источники счастья и наслаждений
по своей природе крайне ненадежны, сомнительны, преходящи,
подчинены случаю и могут поэтому иссякнуть даже при
благоприятнейших условиях; даже более -- это неизбежно, так как
нельзя всегда иметь их под рукою. Во всяком случае почти все
они иссякают к старости: нас покидают тогда любовь, шутливость,
страсть к путешествиям, верховой езде и пригодность к обществу;
наконец смерть лишает нас друзей и родных. В этом отношении,
больше чем в каком либо ином, важно, что именно мы имеем в
себе. Наши личные свойства сохраняются дольше всею. Впрочем, в
любом возрасте они являются истинным, надежным источником
счастья. -- В мире вообще немного можно раздобыть: он весь
полон нуждою и горем, тех же, кто их избег, подкарауливает на
каждом шагу скука. К тому же, по общему правилу власть
принадлежит дурному началу, а решающее слово -- глупости.
Судьба жестока, а люди жалки. В устроенном таким образом мире
тот, кто много имеет в себе, подобен светлой, веселой, теплой
комнате, окруженный тьмою и снегом декабрьской ночи. Поэтому
высокая, богатая индивидуальность, а в особенности широкий ум,
-- означают счастливейший удел на земле, как бы мало блеска в
нем ни было. Поистине мудрым было изречение 19-летней королевы
Шведской Христины о Декарте, известном ей по устным рассказам,
да по одному из его произведений, и жившему уже 20 лет в полном
уединении в Голландии: "Декарт -- счастливейший из всех людей,
и его жизнь кажется мне достойной зависти" (Vie de Desc. par
Baillet, Liv. VII, ch. 10). Необходимо, однако, -- как это было
у Декарта -- чтобы внешние условия были достаточно
благоприятны, дабы человек мог найти самого себя и свободно
собою располагать. В Экклезиасте (VII, 12) сказано: "Мудрость
хороша при наследстве и помогает радоваться солнцу".
Кому, по милости природы или судьбы, выпал такой удел, тот
с трепетной заботливостью будет следить, чтобы внутренний
родник счастья всегда был ему доступен, условием чего являются
независимость и досуг. Их он охотно добудет умеренностью и
бережливостью; это для него тем легче, что он не вынужден --
подобно другим -- искать наслаждений вовне. Поэтому перспектива
чинов, денег, благожелательности и одобрения света не соблазнит
его отказаться от самого себя, и опуститься до низменных
стремлений и дурных вкусов людей. Если представится случай, то
он поступит как Гораций в письме к Меценату (Lib. I, ер.7).
Вообще крайне глупо лишаться чего-либо внутpи себя с тем,
чтобы выиграть вовне, т. е. жертвовать покоем, досугом и
независимостью, -- целиком или в большей части -- ради блеска,
чина, роскоши, почета или чести. Так, однако, поступал Гете;
меня же мой гений решительно влек в другом направлении.
Приведенная здесь истина, гласящая, что источник счастья
берет свое начало в самом человеке, находит подтверждение в
верном замечании Аристотеля (наставление Никомаху 1,7 и VII,
13, 14), что всякое наслаждение предполагает некоторую
деятельность, применение известной силы и немыслимо без
такового. Учение Аристотеля, утверждающее, что счастье человека
заключается в свободном использовании преобладающих в нем
способностей, -- воспроизводится Стобеусом в его исследовании о
перипатетической этике (Eel. eth. II, cap. 7); счастье, говорит
он, состоит в упражнении своих способностей работами, могущими
дать известный результат.
Исконное назначение сил, коими природа наделила человека,
заключается в борьбе с нуждою, теснящей его со всех сторон. Раз
эта борьба прерывается, неиспользованные силы становятся
бременем, и человеку приходится играть ими, т. е. бесцельно
тратить их, ибо иначе он подвергнет себя действию другого
источника человеческого страдания -- скуки. Она терзает прежде
всего знатных и богатых людей; Лукреций дал превосходное
описание их страданий4, меткость которого мы в любое время
можем проверить в каждом большом городе. У таких людей в юности
большую роль играет физическая сила и производительная
способность. Но позже остаются одни душевные силы; если их
мало, если они плохо развиты или же нет данных к их
деятельности, то получается серьезное бедствие. Так как воля
есть единственная неиссякаемая сила, то стараются ее возбудить,
разжигая в себе страсти, прибегая, напр., к крупной азартной
игре -- поистине унизительному пороку.
Вообще каждый праздный человек, сообразно с характером
преобладающих в нем сил, выберет для их упражнения то или иное
занятие -- игру: кегли, шахматы, охоту, живопись, скачки,
музыку, карты или поэзию, геральдику или философию и т. д.
Тему эту можно разработать методически; для этого надо
обратиться к основе действия всех человеческих сил, т. е. к
трем основным физиологическим силам. Рассматривая их бесцельную
игру, мы видим, что они являются источниками трех групп
наслаждения, из коих человек, -- в зависимости от того, какая
сила в нем преобладает -- выбирает более для себя подходящие.
Наслаждения доставляются: во-первых -- воспроизводительной
силой (Reproductionskraft); таковы еда, питье, пищеварение,
покой и сон. Про некоторые нации сложилась молва, будто они
возводят эти наслаждения на степень народных торжеств. --
Во-вторых, -- раздражаемостью (Irritabilitдt); таковы
путешествия, борьба, танцы, фехтование, верховая езда, разные
атлетические игры, охота, и даже битвы и война. -- В-третьих --
чувствительностью (Sensibilitдt); таковы созерцание, мышление,
ощущение, поэзия, музыка, учение, чтение, изобретение,
философия и т. п. -- Относительно ценности, степени и
продолжительности каждой такой группы наслаждений можно сказать
много, но я это предоставляю читателю.
Вероятно, всякий подметил, что наслаждение,
обусловливающееся тратой наших сил, а с ними и наше счастье,
заключающееся в частом повторении наслаждений -- будет тем
полнее, чем благороднее обусловливающая их сила. Никто не
станет отрицать преимущества, принадлежащего в этом отношении
чувствительности -- решительным преобладанием коей человек
отличается от других животных, -- над двумя другими
физиологическими силами, присущими в равной или даже большей
степени животным. К чувствительности относятся и наши
познавательные силы: поэтому ее преобладание делает нас
способными к наслаждениям духовным -- т. е. состоящим в
познавании; наслаждения эти тем выше, чем больше перевес
чувствительности5.
Нормальный, средний человек живо заинтересуется каким-либо
предметом лишь при условии, если последний возбуждает его волю;
только этим предмет приобретает в его глазах личный интерес. Но
всякое длительное возбуждение воли является процессом сложным;
в известной доле в него входит и страдание. Средством
умышленного возбуждения ее при посредстве мелких интересов,
могущих причинить не длительную и серьезную боль, а лишь
минутную, легкую, которую правильнее бы назвать "щекотанием
воли" -- является карточная игра, -- обычное занятие
"порядочного общества" во всех странах6.
Человек с избытком духовных сил способен живо
заинтересоваться чем-либо через посредство хотя бы одного
разума, без всякого вмешательства воли; ему это даже
необходимо. Такой интерес переносит его в область, совершенно
чуждую страданий, в атмосферу "веселой, легкой жизни богов". --
Жизнь остальных протекает в отупении; их мечты и стремления
всецело направлены на пошлый интерес личного благосостояния --
т. е. на борьбу с разными невзгодами; поэтому их одолевает
невыносимая скука, как только эта цель отпадает и они
оказываются предоставленными самим себе; лишь бешенное пламя
страсти способно внести известное движение в эту застывающую
массу.
Наоборот, человек с избытком духовных сил живет богатой
мыслями жизнью, сплошь оживленной и полной значения. Достойные
внимания явления интересуют его, если он имеет время им
отдаться; в себе же самом он имеет источник высших наслаждений.
Импульс извне дают ему явления природы и зрелище человеческой
жизни, а также разнообразнейшие творения выдающихся людей всех
эпох и стран. Собственно, только он и может наслаждаться ими,
так как лишь для него понятны эти творения и их ценность.
Именно для него живут великие люди, к нему лишь они обращаются,
тогда как остальные, в качестве случайных слушателей способны
усвоить разве какие-нибудь клочки их мыслей. Правда, этим у
интеллигентного человека создается лишняя потребность,
потребность учиться, видеть, образовываться, размышлять, -- а с
тем вместе и потребность в досуге. Но, как правильно сказал
Вольтер, -- "нет истинных удовольствий без истинных
потребностей, а потому, благодаря им, интеллигентному человеку
доступны такие наслаждения, которых не существует для других.
Для большинства красота в природе и в искусстве, как бы оно ни
окружало себя ею, являются тем же, чем гетера -- для старика.
Богато одаренный человек живет поэтому, наряду со своей личной
жизнью, еще второю, а именно духовною, постепенно
превращающуюся в настоящую его цель, причем личная жизнь
становится средством к этой цели тогда как остальные люди
именно это пошлое, пустое, скучное существование считают целью.
Он преимущественно будет заботиться о чисто духовной жизни,
которая, благодаря постоянному развитию мышления и познания,
получит связность и все резче обрисовывающуюся целость и
законченность завершающегося произведения искусства. От нее
печально отличается жизнь чисто практическая, направленная лишь
на личное благосостояние, способная развиваться лишь вширь, но
не вглубь, и служащая целью, тогда как должна бы быть лишь
средством.
Наша практическая, реальная жизнь раз ее не волнуют
страсти, -- скучна и плоска; в противном же случае она
становится горестной; поэтому счастливы только те, кто наделен
некоторым излишком ума сверх той меры, какая необходима для
служения своей золе. Такие люди рядом с действительной жизнью
живут еще и духовной, постоянно их интересующей и занимающей, и
притом чуждой страдания. Простого безделья, т. е. ума,
незанятого служением воле, -- для этого мало; требуется
положительный избыток сил, который только и способен толкнуть
нас на чисто умственную работу, вне служения воле: "отдых без
занятий -- это смерть, погребение живого человека" (Seneca, ер.
82). Сообразно с тем, велик или мал этот избыток ума,
существуют бесчисленные градации духовной жизни, начиная с
собирания и описания насекомых, птиц, минералов, монет и вплоть
до создания высших произведений поэзии и философии.
Такая духовная жизнь ограждает нас не только от скуки, но
и от ее пагубных последствий. Она спасает от дурного общества и
от тех многих опасностей, несчастий, потерь, растрат, какие
постигают всякого, ищущего свое счастье во внешнем мире.
Правда, мне моя философия ничего не дала, зато многое
сохранила.
"Нормальный", средний человек вынужден искать жизненных
наслаждений вне себя: -- в имуществе, чине, жене и детях,
друзьях, в обществе и т. п., и на них воздвигать свое счастье;
поэтому счастье рушится, если он их теряет или в них
обманывается. Его положение можно выразить формулой: центр его
тяжести -- вне его. Поэтому его желания и капризы постоянно
меняются; если позволяют средства -- он то покупает дачу,
лошадей, то устраивает празднества и поездки, вообще ведет
широкую жизнь. Удовольствия он ищет во всем окружающем, вовне,
подобно больному, надеющемуся в бульоне и лекарствах найти
здоровье, истинный источник которого -- его жизненная сила.
Чтобы не перейти сразу к другой крайности, возьмем
человека, если и не с выдающимися, то все же с превышающими
обычную скудную дозу духовными силами. Если внешние источники
радости иссякнут или перестанут его удовлетворять, -- он начнет
по-дилетантски заниматься искусством, или же реальными науками
-- ботаникой, минералогией, физикой, астрономией и т. п.,
найдет в этих занятиях немало наслаждения, и отдохнет за ними;
мы можем сказать, что центр тяжести лежит отчасти уже в нем
самом. Но так как дилентантизм в искусстве еще далек от
истинного таланта, а реальные науки не идут далее
взаимоотношения явлений, то ни то, ни другое не в силах
поглотить человека всецело, наполнить все его существо и так
сплести с собою его жизнь, чтобы ко всему остальному он потерял
интерес. Это составляет удел высшего духа, который обычно
именуют гением. Только гений избирает абсолютной темой своего
бытия жизнь и сущность предметов, и глубокое их понимание
стремится выразить, в зависимости от индивидуальных свойств, в
искусстве, поэзии или философии.
Только для такого человека занятие собою, своими мыслями и
творениями насущно необходимо, одиночество -- приятно, досуг --
является высшим благом, -- все же остальное -- не нужно, а если
оно есть, то нередко становится в тягость. Лишь про такого
человека можно сказать, что центр его тяжести -- всецело в нем
самом.
Отсюда станет ясно, почему такие, крайне редкие люди даже
при отличном характере, не принимают того теплого,
безграничного участия в друзьях, семье и обществе, на которое
способны многие другие. Они готовы примириться с чем угодно,
раз только они имеют себя. В них заложен один лишний
изолирующий элемент, тем более действительный, что другие люди
никогда не могут их удовлетворить; и этих других они не считают
равными себе; так как эта отдаленность сказывается всегда и во
всем, то постепенно они начинают считать себя отличными от
людей существами и говорить о людях в третьем, а не в первом
лице множественного числа.
С этой точки зрения тот, кого природа щедро наделила в
умственном отношении, -- является счастливее всех; ибо
очевидно, что субъективные данные важнее, чем объективные,
действие коих, каково бы оно ни было, всегда совершается через
посредство первых. Это и выражают стихи Люциана (Anthol. 1,67):
"Богатство духа -- единственно истинное богатство; ибо
имущественный достаток влечет за собою несчастье". Обладателю
внутреннего богатства не надо извне ничего, кроме одного
отрицательного условия -- досуга, -- чтобы быть в состоянии
развивать свои умственные силы и наслаждаться внутренним
сокровищем, другими словами -- ничего, кроме возможности всю
жизнь, каждый день и час, быть самим собою. Кому предназначено
наложить отпечаток своего ума на все человечество, для того
существует лишь одно счастье: иметь возможность развить свои
способности и закончить свои труды, -- и одно несчастье: не
иметь этой возможности. Все остальное мало его касается.
Поэтому великие умы всех времен придавали огромную ценность
досугу. Что стоит человек, то стоит для него его досуг.
"Счастье, по-видимому, заключается в досуге", -- сказал
Аристотель (Eth. Nie. X, 7), а Диоген Лаэртий свидетельствует,
что "Сократ восхвалял досуг превыше обладания девушкою". Тот же
смысл имеют слова Аристотеля (Eth. Nie. X, 7 -- 9): "жизнь
философа -- самая счастливая" и его изречение (Политика IV,
II): "счастье в том, чтобы без помех упражнять свои
способности, каковы бы они ни были". Это совпадает со словами
Гете в "Вильгельме Мейстере": кто рожден с талантом и ради
этого таланта, -- найдет в нем свое счастье".
Но ни обычный удел человека, ни его природа не дают ему
досуга. Естественное назначение человека состоит в том, чтобы
проводить всю жизнь в приобретении всего необходимого для
сущестования своего и семьи. Человек -- сын нужды, а не
"свободный ум". Поэтому для среднего человека досуг скоро
становится бременем, даже пыткой, если не удается заполнить его
разными искусственными, фиктивными целями -- игрой,
развлечениями или какой угодно чепухой; для него досуг опасен:
правильно замечено, что "трудно обрести покой в праздности".
С другой стороны ум, далеко превышающий среднюю норму, --
есть явление ненормальное, неестественное. Но раз оно налицо,
то для счастья его обладателя необходим еще досуг, столь
ненужный одним и столь пагубный для других; без досуга он будет
Пегасом в ярме -- т. е. несчастлив. Если же сочетаются обе
ненормальности -- внешняя и внутренняя, т. е. материальный
достаток и великий ум, -- то в этом случае счастье обеспечено;
такой человек будет жить особою, высшею жизнью: он застрахован
от обоих противоположных источников страданий -- нужды и скуки
-- т. е. как от забот о пропитании, так и от неспособности
переносить досуг (т. е. свободное время) -- два зла, которые
вообще щадят человека лишь тогда, когда они, нейтрализуясь,
поочередно уничтожают друг друга.
Однако, с другой стороны надо учесть, что большой ум,
вследствие преобладания нервной деятельности, образует
повышенную восприимчивость к боли в любом ее виде; кроме того,
обусловливающий его страстный темперамент и неразрывно с ним
связанные живость и цельность всех представлений придают
чрезвычайную бурность вызванным ими аффектам, из которых
мучительных в жизни больше, чем приятных. Наконец, выдающийся
ум отдаляет его обладателя от остальных людей, их жизни и
интересов, так как чем больше человек имеет в себе, тем меньше
могут дать ему другие. Сотни предметов, доставляющих людям
удовольствие, для него скучны и ненужны, в чем, пожалуй, и
сказывается повсюду царящий закон возмездия. Очень часто и,
по-видимому, справедливо утверждают, что весьма ограниченный в
умственном отношении человек, в сущности -- самый счастливый,
хотя никто и не позавидует такому счастью. Впрочем, я не желаю
навязывать читателю окончательного решения этого вопроса, тем
более, что сам Софокл высказал по нему два диаметрально
противоположных суждения: "глубокое знание есть первое условие
счастья" (Antiq. 1328) и "не думать ни о чем -- значит жить
счастливо" (Ajax. 550). Также разноречивы философы Ветхого
Завета: "жизнь глупца -- хуже смерти" (Иис. Сир. 22, 12) и "где
много мудрости -- там много горя" (Экл. 1, 18).
Кстати упомяну здесь, что человек, не имеющий вследствие
-- нормальной, впрочем -- ограниченности, умственных сил,
никаких духовных потребностей, называется филистером -- слово,
присущее лишь немецкому языку; возникнув в студенческой жизни,
термин этот получил позже более широкий смысл, сохранив,
однако, прежнее основное значение -- противоположности "сыну
муз". С высшей точки зрения я дал бы понятию филистера такое
определение: это -- человек, постоянно и с большою серьезностью
занятый реальностью, которая на самом деле не реальна. Но
подобное, уже трансцедентное определение не подходило бы к той
популярной точке зрения, на которую я стал, принявшись за
настоящий труд, -- а потому, быть может, было бы понятно не
всем читателям. Первое же определение легче допускает
специальные разъяснения и достаточно ясно указывает на сущность
типа и на корень свойств, характеризующих филистера. Это --
человек без духовных потребностей. Отсюда следует многое.
Во-первых, в отношении себя самого филистер лишен духовных
наслаждений, ибо, как приведено выше: "нет истинных
удовольствий без истинных потребностей". Никакое стремление, ни
к познанию и пониманию, ради них самих, ни к собственно
эстетическим наслаждениям, родственное с первым, -- не оживляют
его существования. Те из подобных наслаждений, которые ему
навязаны модой или долгом, он будет стараться "отбыть" как
можно скорее, словно каторгу. Действительными наслаждениями
являются для него лишь чувственные. Устрицы и шампанское -- вот
апофеоз его бытия; цель его жизни, -- добыть все,
способствующее телесному благоденствию. Он счастлив, если эта
цель доставляет много хлопот. Ибо если эти блага заранее ему
подарены, то он неизбежно становится жертвой скуки, с которой
начинает бороться чем попало: балами, театрами, обществом,
картами, азартными играми, лошадьми, женщинами, ви